Все знають журналисты:-), а криминал и коррупция бесчинствуеть!

Под знаком волка  http://www.compromat.ru/page_25345.htm
(http://www.compromat.ru)

Знак “серых волков”, о котором Маркелов рассказал “Зимину”, — это эмблема спецназа ВДВ. На ней изображен волк на фоне парашюта. И если связать ее с “особенностями” работы некоторых военных 45-го полка, эмблема обретает особый, зловещий смысл...

Когда Советский Союз уже начинал расползаться по швам, Воздушно-десантные войска стали для властей предержащих “пожарной командой”. ВДВ бросали во все “горячие точки” конца восьмидесятых — начала девяностых: от Карабаха до Приднестровья. Большая часть таких “нетрадиционных задач” на бумаге, в приказах, конечно, не оформлялась... И большая их часть — до сих пор остается тайной. 

Одной из самых активных в “нетрадиционных действиях” была отдельная рота спецназа, которая дислоцировалась в Медвежьих озерах, под Москвой. В конце 91-го на базе этой роты сформировали 218-й батальон спецназа ВДВ. И ему приходилось выполнять задачи не только вдалеке от “дома”.

Особая рота батальона (ею командовал Владимир Морозов) сыграла весьма интересную роль в октябрьских событиях 93-го года. 

За участие в них офицеров роты — например, того же Морозова — командование досрочно представило к новым званиям и наградам. 

“Владимир Витальевич Морозов особо отличился в период с 3 по 6 октября 1993 г. при ликвидации попытки свержения государственного строя. С самого начала рота капитана Морозова выполняла задачу по нейтрализации активных действий оппозиции. Чутко прореагировав на ситуацию, Морозов своевременно доложил о нарастающей опасности в оперативный штаб. Получив приказ на охрану объекта, рота заняла оборону и тем самым предотвратила прорыв реакционно настроенной группы в толпу гражданского населения”, — писал командир в “представлении”. 

Но все было не так просто. 

Как мы теперь знаем из материалов дела, служащие особой роты и даже офицеры разведотдела штаба Воздушно-десантных войск во время октябрьских событий находились... в Белом доме. По поручению главы разведки ВДВ Павла Поповских. 

Один из служащих особой роты получил со склада Верховного Совета 74 автомата и патроны. (Куда потом делось это оружие — неизвестно. Его так и не нашли.)

Разделял страдания с осажденными и заместитель Павла Поповских г-н Иванов. 

А за полчаса до начала штурма в Белом доме появился другой зам Поповских, г-н Прокопенко, — он предупредил о готовящейся операции Владислава Ачалова, бывшего командующего ВДВ. Его Руцкой, как известно, назначил “министром обороны” оппозиции... 

Дальше начинается самое интересное. 

Помните слухи, которые роились в Москве: о “подземных ходах”, по которым белодомовцы выбирались из осады? 

В деле Холодова, как ни странно, эти слухи нашли подтверждение. 

Владимир Морозов рассказал: Поповских поставил ему задачу вывести из БД по подземным коммуникациям “группу товарищей”. Среди них был и Владислав Ачалов. Спустились, пошли... Но, говорит Морозов, “Ачалов, как мне известно, споткнулся, подвернул ногу, получил растяжку спины и выйти не мог”. 

У остальных получилось. Морозову помогал Константин Мирзаянц — его недавний сосед по скамье подсудимых. 

Шли долго — вышли наружу аж в районе Плющихи.

Среди прочего “несли с собой деревянные ящики с документами — компромат на Грачева, Ельцина”. 

* * *

Зачем понадобилось полковнику Поповских играть в такие “двойные игры”? Ведь Павел Грачев, его начальник, всячески выделявший ВДВ, вроде бы выступил первым и главным защитником Бориса Ельцина от “белодомовцев”...

Вроде бы... Но об истинной роли Павла Сергеевича в октябре 1993 года говорят разное (писал об этом и Дима Холодов, вызывая грачевский гнев). Взять хотя бы воспоминания президента Ельцина о “колебании” Грачева в те дни.

Павел Грачев, как и Павел Поповских, всегда был любителем “двойных игр”. И всегда — старался страховаться на случай любого исхода. 

Кстати, куда делись те “деревянные ящики с компроматом”, тоже неизвестно. Может, лежат до сих пор где-то в сейфах — в качестве чьей-нибудь страховки...

* * *

Но давайте вернемся к фигуре Павла Поповских. 

Кто он, человек, которого обвиняли в организации преступной группы для убийства Димы? 

Пока — сухая биография:

* * *

“ПОПОВСКИХ Павел Яковлевич 

Русский. Родился в деревне Плоская Курганской области в 1946 году. Учился в Дальневосточном высшем общевойсковом командном училище. По распределению попал в Белогорск Амурской области, в парашютно-десантный полк ВДВ. Оттуда был переведен в Болград Одесской области. 

В 1976 году окончил разведывательное отделение курсов “Выстрел”. Потом учился в Академии им. Фрунзе в Москве. Был секретарем первичной парторганизации. 

С 1981 года работал в разведотделе штаба ВДВ, с 1990 года — начальник разведотдела. 

Уволен в запас в 1997 году в чине полковника. Работал консультантом фирмы “Нефтестройсервис”.

Воевал в Азербайджане, Приднестровье, Чечне.

Награжден орденом Мужества (за участие в чеченских событиях), медалью “За боевые заслуги” (за восстановление конституционного строя в Азербайджанской ССР). Всего имеет 12 наград.

Автор учебных пособий для разведчиков. 

Женат, двое детей”.

* * *

Павла Поповских связывали с Павлом Грачевым гораздо более тесные отношения, чем полковник старался представить в суде. Это не полет моей фантазии — это конкретные свидетельства из дела. 

Они вместе учились в Академии имени Фрунзе. Но это, может быть, и не столь важно.

Важно, что в периоды “политических обострений” они общались по вопросам, далеким от сугубо военных. 

Помните показания Источника о г-не Котеневе, который якобы имел отношение к Чучкову? 

Возглавлявший “афганский” союз Котенев в 93-м очень активно участвовал в осаде Белого дома. На стороне Ельцина. 

Котенев был близким другом Грачева.

Г-н Котенев поведал следователям, что после этих событий ему неизвестно от кого стали поступать угрозы. И он обратился за защитой к Грачеву. 

Грачев помог — он вызвал к себе сначала командующего ВДВ, а потом и начальника разведки Поповских. В итоге “одному из десантных подразделений, которое состояло в основном из офицеров” (а именно так была сформирована особая рота 218-го батальона), поручили “проведение разведывательной работы”, о результатах которой офицеры докладывали Поповских, а он — Котеневу. 

Потом в бумагах Владимира Морозова следователи нашли записи, касающиеся такой “разведработы”. Вроде: “Н. много интересуется охраной Объекта”...

* * *

В декабре 93-го года Павел Поповских идет на доклад к министру обороны. О чем же он докладывает? Об... итогах выборов в Государственную думу. 

При чем тут глава разведки ВДВ? В Думе нового образца что, вырыты окопы, заминированы коридоры и депутаты в черных повязках шмаляют из гранатометов по мирному населению? 

Разве результаты выборов не опубликованы в газетах?

Но Поповских приходит с докладом — а это значит, что он мог принести министру обороны, скажем так, “агентурную” информацию. Не для широкой публики. Которую кто-то специально кропотливо собирал. 

Павел Яковлевич вообще любил проявлять служебное рвение в тех областях, которых по службе, казалось бы, не должен был касаться. Делал он это не обязательно по приказу — так, по личной инициативе. 

Об этом, например, на допросах говорил один крупный чин из ФСК, который по своей линии курировал десантников: “Поповских по характеру авантюрист. Он вторгался в мою сферу деятельности. Он, например, привлекал офицеров полка к охранным работам. Однажды я увидел офицера, который охранял Эрика Хонеккера (имеются в виду события, когда бывший глава ГДР бежал в Москву. — Авт.). Спросил, кто офицера направил, — Поповских!” 

* * *

Глава разведотдела штаба ВДВ был одним из тех, кто передавал спецназовцам “нетрадиционные задачи” руководства и ставил их сам. 

А после октября 93-го у Павла Грачева возникло условие еще одной судьбоносной “задачки”. 

Волнения в обществе тогда продолжались. Новых беспорядков в столице никто не исключал. Пал Сергеичу был нужен не где-нибудь в области, а именно в Москве свой “силовой кулак”, “личный резерв”. Подразделение, которое в случае чего выполнило бы любую команду министра обороны. 

Первый зам начальника Генштаба Леонид Золотов объяснил следователям: “На мой взгляд, Грачеву в Москве понадобилась, образно говоря, дубина, то есть силовое подразделение”. 

Почему его выбор пал именно на ВДВ? 

В “десантуре” Грачев делал свою карьеру. Став министром — ВДВ обласкал. 

Леонид Золотов: “Грачев возносил ВДВ, он выделял лучшие фонды, квартиры, звания шли потоком, при распределении должностей десантники пользовались приоритетом... Могу также сказать, что он утверждал: “Всеми дивизиями будут командовать десантники!” 

Десантники отвечали Пал Сергеичу взаимностью... 

* * *

В феврале 1994 года начинает формироваться 45-й полк спецназа ВДВ. Его создают на базе уже упомянутого 218-го батальона и еще одного подразделения, выведенного из Сухуми. Место для полка в Москве выбирают самое что ни на есть элитное — в Сокольниках, рядом со штабом ВДВ. Еще часть полка дислоцируется в Кубинке. 

“Создавать” полк Грачев поручил Поповских. Как обмолвился один из подсудимых, “45-й полк был детищем Поповских, он его пробивал, курировал все вопросы, начиная от портянок”. Полковник тщательно отбирал кадры для “личного резерва” министра обороны...

Особая рота, которой командовал Владимир Морозов, стала особым отрядом специального назначения 45-го полка — его “секретным ядром”. 

В отряде собрались люди с умениями и навыками, которыми в армии владеют очень и очень немногие. 

Они использовали “технологии” ГРУ — некоторые, и Морозов в их числе, специально прошли ГРУшные курсы. 

Они могли замаскировать мину подо что угодно: от авторучки до “дипломата”. 

Они умели вести слежку, закладывать тайники, работать с агентурой, заниматься “психологической спецпропагандой”.

Их учили не просто убивать в бою — планировать и проводить операции по устранению людей...

* * *

Вместе с Морозовым в отряд попали многие из его прежних сослуживцев, появились и новички. Но и с бывшими “коллегами” по роте Морозов, естественно, продолжал поддерживать отношения. 

Тут самое время обратиться к биографиям еще четверых обвинявшихся в убийстве нашего коллеги. 

* * *

“МОРОЗОВ Владимир Витальевич.

Украинец. Родился в 1966 году в Херсоне, в рабочей семье. В школе активно посещал кружки, играл на аккордеоне. Окончил московское Суворовское училище. Затем — Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. 

Был членом КПСС с 1988 года. 

В 1991—1992 годах служил в Закавказском военном округе, в Азербайджане. 

Выполнял специальные задачи — в том числе и задачи, поставленные ему лично Павлом Грачевым — в Приднестровье, Абхазии, Чечне. 

Воинское звание — майор. 

Награжден орденом “За личное мужество”

и медалью “За отвагу”.

Женат, имеет ребенка”.

* * *

С Константином Мирзаянцем, своим заместителем, Морозов познакомился еще в Рязанском училище — они учились на одном курсе... 

* * *

“МИРЗАЯНЦ Константин Юрьевич.

Армянин. Родился в 1967 году в г. Мары Туркменской ССР. Мать была экономистом в геолого-разведочной экспедиции, отец — геофизиком. 

Окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Начал служить в Польше. Затем был переведен в Уссурийск. 

Во время визита Павла Грачева в Уссурийск обратился к нему по поводу возможности улучшения условий службы. После этого был вызван в штаб ВДВ и получил должность командира роты 218 батальона спецназа. 

Вместе с Морозовым воевал в Приднестровье, Чечне. 

С апреля 1994 года — заместитель командира особого отряда специального назначения. 

Комиссован из армии по состоянию здоровья в декабре 1995 года (был контужен в Чечне) в чине майора.

Работал в Ассоциации ветеранов подразделений спецназа “Витязь”, занимался коммерцией. 

Награжден орденами “За личное мужество” и “Мужества”.

Женат, двое детей”.

* * *

Константин Барковский не служил в 45-м полку. Но служил в его “предшественнике” — 218-м батальоне. 

* * *

“БАРКОВСКИЙ Константин Олегович. 

Русский. Родился в 1970 г. в Малаховке. Отец был сварщиком на ткацко-прядильной фабрике, мать — лаборантом-химиком на заводе. Воспитывался в школе-интернате. 

Окончил Рязанское училище по специальности “командная тактическая разведка, иностранные языки”.

Был членом КПСС с 1990 года. 

С 1991-го — переводчик разведгруппы 218-го батальона. 

Вместе с Морозовым воевал в Приднестровье и Абхазии. 

В 1993 году уволен из вооруженных сил “в связи со служебным несоответствием” в чине лейтенанта. 

Работал в ряде фирм — ФПГ “Спорт”, “Орнамент-Трейдинг Д”, юридическом агентстве “Магистрат”.

Женат, имеет ребенка”.

В чем выразилось “служебное несоответствие” Барковского — точно не известно. Сам он говорил в суде о том, что просто не хотел больше служить в армии, вот для него и подобрали самую подходящую формулировку... 

* * *

Александр Сорока — единственный из “группы спецназовцев”, не учившийся в Рязани. Но в особом отряде он был на особом счету из-за своей “взрывной” специальности. 

* * *

“СОРОКА Александр Мстиславович. 

Родился в 1967 году в Подольском районе Московской области. Работал механизатором в колхозе. Затем окончил Каменец-Подольское высшее командное училище. 

С 1989 года служил в Тульской дивизии ВДВ. 

Воевал в Абхазии, Приднестровье, Чечне. 

Когда особой роте понадобился специалист-минер, стал заместителем Морозова. Остался его замом по специальной подготовке и в особом отряде 45-го полка.

Воинское звание — майор.

Имеет награды.

Женат, есть ребенок”.

* * *

Итак, создается 45-й полк спецназа ВДВ. 

Его официальное назначение, как объяснял в суде Павел Поповских, — “выполнение наиболее ответственных задач в “горячих точках” и ведение специальной разведки в глубоком тылу противника”.

Обратите внимание на слова: “горячие точки” и “тыл противника”. Это важно потому, что у 45-го полка и особого отряда была работа, которая в эту концепцию никак не укладывалась...

Об этой работе не должны были знать даже некоторые из тех людей, кому по должности полагалось контролировать полк и отряд. 

“Я никакого воздействия на 45-й полк не имел, хотя должен был проверять его деятельность. Мне просто не разрешали этого делать...” — это показания первого замначальника штаба ВДВ Анатолия Белянина. 

А вот что говорил на следствии и.о. начштаба 45-го полка г-н Тур: “Только Поповских и Иванов (зам Поповских. — Авт.) имели право давать задания особому отряду, командир полка Колыгин был лишь его формальным начальником. Колыгин запретил мне трогать отряд и вмешиваться в его деятельность”. 

И, наконец, слово командиру 45-го полка г-ну Колыгину: “В принципе я не исключаю, что командир особого отряда Морозов мог получить приказ помимо меня”.

Фантасмагорическая ситуация для армии, не правда ли? 

Впрочем, сей фантасмагории есть два объяснения. Первое надо искать все в той же большой политике. Второе — в больших деньгах. 

* * *

Из показаний Николая Васильева, сотрудника отдела управления по воспитательной работе штаба ВДВ: “Особенно отчетливо было видно, что Поповских в 1994 году довольно часто выходил на связь с министром обороны Грачевым. 

Был такой, как у нас в простонародье его называли, “объект номер два”, охрану которого обеспечивал 45-й полк и где, видимо, проводились какие-то мероприятия. Командир полка Колыгин занимался обеспечением охраны того объекта... Где располагался тот объект, точно не знаю, но где-то недалеко от штаба ВДВ. Он вроде значился домиком командующего ВДВ. Там встречались Грачев, Подколзин (глава ВДВ. — Авт.) и другие высокопоставленные генералы...

На звонки Поповских неоднократно отвечали, что его нет на месте — уехал к министру, или министр сам вызвал его к себе. 

Офицеры штаба ВДВ говорили: “Ну, Паша, далеко пойдешь!”

Я могу лишь предполагать, о чем говорили военачальники на “объекте номер два” и о чем им докладывал Павел Поповских. Конечно, мои предположения — это не материалы следствия. 

Но в материалах дела есть, к примеру, такое свидетельство одного из служащих особого отряда: “Я получил устное указание от Поповских следовать на Лубянскую площадь, где должен был состояться митинг оппозиции. Задача — сбор всей имевшейся и распространявшейся там литературы, фиксация всех выступавших и представителей крайней оппозиции. Затем должен был представить подробный рапорт Поповских. Со мной были два прапорщика отряда...” 

А сам Поповских на следствии признал, что ему лично поручили “работу с прессой”.

“В то время служба психологической спецпропаганды была передана в ведение разведки... Я по мере сил старался использовать свои связи для того, чтобы защитить армию в целом от публикаций негативного освещения о ней. На эту тему я имел разговор с редактором газеты “Завтра” Прохановым. Эта газета вскоре после октябрьских событий стала публиковать злые антиармейские статьи против армии в целом и особенно частей, принимавших участие в октябрьских событиях, в числе которых назывался и спецназ ВДВ...

Я говорил Проханову, чтобы армию не позорили. Проханов согласился со мною и после этого изменил характер публикаций об армии. Подобный же разговор я имел с Невзоровым Александром Глебовичем в 94-м году. Он тоже ставил свои телепередачи по ленинградскому телевидению, обличавшие армию за октябрьские события 1993 года в г. Москве. Кроме того, я в то же время поддерживал тесные контакты с редактором “Новой ежедневной газеты” Лепехиным. Он был очень информированным человеком, и некоторые полученные им материалы по вопросам политики я доводил до сведения непосредственно или через свое руководство до министра обороны Грачева”.

Но с прессой Поповских “работал” не один. Ему помогали.

В 94-м году не где-нибудь в МВДшных зданиях, а на территории 45-го полка несколько месяцев конспиративно трудилось некое “информационно-аналитическое подразделение ГУОП МВД”. Курировал его друг и сосед Павла Поповских по даче, зам начальника ГУОП Борис Батурин. 

Подразделение изучало деятельность “отдельных российских журналистов”. Как и зачем — можно только догадываться. В материалах дела подробностей нет. 

* * *

Но почему и зачем ГУОП сотрудничал с 45-м полком? 

Первое упоминание в деле о причинах этой связи относится еще к 1993 году. Тогда в системе ГУОП решили создать СОБР — специальный отряд быстрого реагирования. Он предназначался для “ликвидации вооруженных группировок, освобождения заложников, охранной деятельности и другой работы, осуществить которую могут только специально обученные люди”. 

Готовить СОБРовцев решили на базах ВДВ. За план их подготовки отвечал, среди прочих, и Павел Поповских.

А потом родился еще один план — “совместных мероприятий по борьбе с преступностью”.

Экс-глава ВДВ Владислав Ачалов сказал по этому поводу коротко и ясно: “45-й полк привлекался для борьбы с терроризмом и мафией, но он совершенно не для этого был предназначен”. 

Под предлогом “совместных мероприятий по борьбе с преступностью” люди из особого отряда 45-го полка, в том числе и Владимир Морозов, получили те самые спецталоны на машины и документы прикрытия — паспорта на чужие фамилии, о которых рассказывал Источник. Сия информация на следствии подтвердилась. 

Права иметь такие документы у десантников не было. 

Но это еще цветочки. 

Ягодки: служащие особого отряда и их “крестный отец” Павел Поповских “боролись с мафией” весьма парадоксальным способом.

Дельцы в погонах

“Был ли полковник Поповских дельцом в погонах?” — с таким заголовком несколько лет назад вышла статья в “МК”. 

Сейчас на этот вопрос, имея под рукой материалы дела, можно ответить. Полковник Поповских дельцом в погонах — был. 

C 93-го года в Москве работало ЗАО “Частное охранное предприятие “Агентство Р.О.С.С.”. Его соучредителями стали жены главы разведотдела штаба ВДВ Поповских и его заместителя Иванова. 

Соучредителем “Р.О.С.С.” был и человек, которому предъявили обвинение в убийстве Дмитрия Холодова. Александр Капунцов. 

Биография последнего из шестерых подсудимых: 

* * *

“КАПУНЦОВ Александр Евгеньевич. 

Русский. Родился в 1968 году в Москве в семье инженеров. 

В школе был секретарем комсомольской организации, членом районного комсомольского оперотряда “Юный Дзержинец”.

Числился копировщиком в НИИ Радиооптики, учился на вечернем отделении Московского авиационного института. 

Затем проходил срочную службу в армии — в учебном мотострелковом полку в Самаре и в батальоне связи на Урале (специальность — наводчик-оператор БМП). 

После армии перевелся на дневное отделение МАИ, но был отчислен за академическую неуспеваемость. 

Сменил много мест работы — был и сторожем в ПТУ, и сотрудником военно-исторического объединения воинов-интернационалистов, и даже директором программы в Фонде экономических реформ России. Работал также в охранных агентствах “Застава” и “Эней”. 

Познакомился с Павлом Поповских в 1992 году через его дочь Елену. 

С февраля 1993 года — заместитель 

директора ЧОП “Р.О.С.С.”.

* * *

Инициатором создания охранного агентства стал полковник Поповских. Идею горячо поддержал и замначальника ГУОП МВД Батурин — он помог с “оргвопросами”. 

Павел Поповских сказал в суде, что цель у него была вполне невинная: он просто хотел работать в “Р.О.С.С.” после ухода из армии. Готовил себе эдакий уютный “запасной аэродром”.

Но на этом “аэродроме” творились дела, имевшие мало общего с официальным статусом главы разведки ВДВ. 

Полковник Поповских получал — через свою жену — доходы от работы в “Р.О.С.С.”. А охраняло агентство очень лакомые “объекты” — среди них были, к примеру, “Пицца-хат” и гостиница “Белград”.

Вдобавок ЧОП занимался ни много ни мало — сбором “агентурных данных”, которые потом использовали Поповских и Батурин. “Батурин был полностью осведомлен о работе Капунцова и его работу контролировал”, — сказал Павел Яковлевич следователям. 

О том, что это была за “агентурная работа”, подробно рассказал сам Капунцов после ареста. И к ней мы еще вернемся — в деталях. 

* * *

Агентство “Р.О.С.С.” “поселилось” в одном здании на Пироговке вместе с фирмой “Спорт”. Фактически они делили один и тот же офис. 

В “Спорте” трудился уволенный к тому времени из армии “по служебному несоответствию” Константин Барковский.

Павел Поповских и офицеры особого отряда со “Спортом” не просто дружили — действующие офицеры (среди них Морозов и Мирзаянц), нарушая уставы воинской службы, подрабатывали там охранниками. “Меня устраивало, что фирму можно было использовать в качестве оперативной базы для проведения занятий по агентурной подготовке”, — объяснял полковник Поповских. 

Снова эта “агентурная работа”... 

Город Москва чудесным образом превратился в “тыл противника” и “горячую точку” — а ведь только там 45-й полк ВДВ по своему статусу мог вести специальную разведку... 

* * *

“Спорт” — не единственная фирма, которую охраняли люди из особого отряда. 

О подвигах на охранной ниве следователям подробно рассказал экс-заместитель командира особого отряда Константин Мирзаянц. 

Как-то он познакомился с бизнесменом из фирмы “Пикер”. Бизнесмен пожаловался: мол, не хотелось бы ему иметь дело с криминальными структурами. Десантники решили помочь — заключили с “Пикером” договор “на осуществление информационного обмена”. 

Информацией с бизнесменом обменивались своеобразно. 

“Наши в случае необходимости могли бы встретиться с любыми криминальными группировками и оказать ему в том помощь. В счет этого им была оказана помощь и нашему отряду. Это выражалось в оплате ежемесячной суммы в размере 3—4 тысяч долларов США... Из сумм, получаемых от такой деятельности, закупили автомашины “ВАЗ 2107” для Морозова, стоимостью около 4—5 тысяч долларов США, а также для меня “ВАЗ 2107” вишневого цвета, также были куплены “ВАЗ 2104” Демину и другим военнослужащим. 

Из этой суммы часть денег в размере около 500 до 1000 долларов США отдавалась помощнику по воспитательной работе полка, подполковнику, насколько я помню, его фамилия Кириенко, для последующей передачи и распределения денег между собой с командиром полка, полковником Колыгиным”. 

* * *

Фамилия главы 45-го полка, полковника Колыгина, всплывает в материалах дела и по другим “коммерческим” эпизодам. 

Следователи обнаружили соглашение о шефской помощи с “Глория-банком”. Оно подписано Колыгиным в марте 94-го. 

Суть бумаги: “с целью популяризации воинской службы” сотрудники банка “встречаются с личным составом на территории части ежеквартально”, с ними ведут “разъяснительную работу и программы по начальной военной подготовке под руководством опытных инструкторов”. “Начальная подготовка” — это стрельбы на полигоне в Кубинке и двухнедельные сборы раз в три месяца... “Финансирование со стороны АБ “Глория-банк” осуществляется по необходимости, возникающей у воинской части, и определено в размере 200 млн. рублей”.

Покажите мне хоть одного сотрудника банка, который собирается стать кадровым военным. 

Который жадно слушает лекции о прелестях воинской службы.

Зато умение стрелять и ломать кирпичи ладонью для банковских охранников — совсем не лишнее... Только вот почему учить их этому должны в действующем спецназе ВДВ, а не на каких-нибудь коммерческих курсах “Мечта телохранителя”? 

* * *

Еще одна фирма, где “крышевал” особый отряд, называлась “Экспортлес”.

Слово Мирзаянцу:

“Во время работы в этой фирме от нашего отряда там находились в качестве охранников военнослужащие отряда, которые менялись между собой. Взаимодействуя с указанной фирмой, мы знали, что со стороны чеченцев осуществлялась так называемая “крыша” и они с фирмы получили около 1 млн. долларов США. Когда же мы туда направили своего офицера для взаимодействия, то появился договор об обучении военнослужащих отряда на компьютере. Помимо этого мы получили около 18 тысяч долларов США за все время взаимодействия между собой. Лично я получил 8—9 тысяч долларов... 

В отряде была касса материальных средств, ее деньги поступали от договоров с фирмами “Экспортлес” и “Пикер”. Находилась эта касса в сейфе у Морозова. Другой человек ею распоряжаться не мог”. Кассу эту между собой в отряде называли “общаком”...

Кстати, когда Мирзаянца допрашивали по этим эпизодам, он дал интересную характеристику своему бывшему командиру Владимиру Морозову. 

“Морозов, руководя подразделением, больше времени уделял себе, чем подразделению. Он волевой одиночка по жизни, не имеющий понятия человеческого фактора в разговорах и беседах с личным составом. Часто мог вести беседу, унижая достоинство личного состава... 

Ни для меня, ни для него не было лиц и криминальной среды, которых мы боялись. 

Морозов не будет задумываться, выполняя приказ — от начала и до конца, независимо от того, какой ему поступил приказ и чего бы ему это ни стоило. 

Могу охарактеризовать Морозова как человека, стремящегося заработать деньги. Мне кажется, эта черта свойственна людям, выросшим в семье с небольшим достатком”. 

* * *

Снова оказался прав Источник: слова “крыша” и “общак” были в особом отряде 45-го полка расхожими...

Офицеры по уставу НЕ ИМЕЛИ ПРАВА заниматься подобными делами. 

Об этих делах знало руководство полка. 

О них знали в штабе ВДВ. 

О них должны были знать в ГРУ, в контрразведке.

И никто из знавших эти грязные дела не пресекал. 

Почему?

Смею предположить: потому, что это было удобно воинскому начальству. 

Закон давно известный и простой, как мычанье: чем больше на человека у кого-то набирается “компромата”, тем сильнее этот человек зависим. 

Офицеры особого отряда могли много рассказать о “неформальных приказах” своих начальников. Начальники — о “неформальных действиях” офицеров. 

Тут уже надо вести разговор не столько о “взаимной любви”, сколько о “сидении на крючке”.

Служащим особого отряда разрешалось то, что разрешалось немногим. 

Они верили в свою полную безнаказанность, в то, что их “прикроют” сверху. Они спокойненько “крышевали”. Пьянствовали с утра до ночи, не получая никаких выговоров (о постоянных пьянках в особом отряде говорится во многих томах дела). Избивали и солдат, и старших по званию...

Один только пример — из показаний и.о. начштаба 45-го полка г-на Тура, того самого, которому “запретили трогать отряд”. 

“В обеденный перерыв ко мне пришли Мирзаянц, Мусин и Клюев (члены отряда. — Авт.) и попытались выяснить, почему я нелестно отзываюсь об особом отряде. Они были выпивши. Мирзаянц меня держал за грудки, а Морозов, как офицер, на все это смотрел. Ругались матом, сказали, что, если я буду себя неправильно вести, они меня прикончат”. 

Не прикончили — и на том спасибо...

Резвитесь, ребята! Главное — чтобы вы выполняли приказы командиров-покровителей. Какими бы эти приказы ни были. 

* * *

Завершая экскурс в историю 45-го полка, процитирую показания первого замначальника штаба ВДВ, генерал-майора Анатолия Белянина. Того самого, которому не разрешали проверять полк. 

“По моим соображениям, к совершению убийства Холодова причастны спецназовцы ВДВ. И вот почему. 

45-й отдельный полк специального назначения ВДВ формировался по личному указанию министра обороны Грачева. 

В связи с октябрьскими событиями 93-го года, а также в 1994 году министр обороны Грачев Павел Сергеевич напрямую вызывал к себе начальника разведки ВДВ Поповских для решения каких-то задач. Это все делалось по телефону — документально такие вызовы нигде не проходят... 

Взвешивая подчиненность 45-го полка, его закрытость, выполнение им каких-то отдельных задач, наличие в полку особого отряда, который владеет средствами, отличающимися от средств вооруженных сил — то есть средствами для ведения спецопераций; взвешивая публикации Холодова о лицах из высшего генералитета, я пришел к выводу о том, что убийство Холодова — дело рук спецназовцев 45-го полка. 

По моему личному убеждению, если приказ об убийстве Холодова исходил от Грачева, то ему, кроме как к спецназу ВДВ, обратиться с таким приказом, распоряжением, указанием и так далее было больше не к кому — а только к ним...” 

Дима

В августе 1992 года в нашей газете появилось объявление: 

“Молодые, энергичные, талантливые! Верите в свою судьбу и удачу — приходите в “МК”. Мы даем вам шанс стать журналистом газеты”.

По этому объявлению в “Комсомолец” пришел Дима Холодов. 

Ему было 25 лет.

Он отслужил в армии, пулеметчиком. Сам Димка говорил: “солдато-матросом”. 

Солдат авианосца “Крым” после того, как командир их части получил генеральское звание, из “рядовых” переименовали в “матросов”. Так было приятнее для генеральских ушей... 

Потом Дима учился в МИФИ. Получил диплом инженера-физика. 

Распределился в родной Климовск, в “оборонный” ЦНИИ точного машиностроения, где трудились его мама и папа. 

Но “оборонка” разваливалась, и для Димы в институте просто не оказалось реальной работы.

Тогда он ушел на радио. Тоже местное, климовское. 

А потом — увидел объявление в “МК”.

И начал заниматься в газете военной темой. 

Уже через два месяца Димка поехал в “горячую точку” — в Абхазию. 

Осетия—Ингушетия, Чечня, Азербайджан, таджикско-афганская граница, снова Абхазия — командировки военного корреспондента Дмитрия Холодова за тот первый год работы в “МК”. 

Самый страшный репортаж Димы из “горячей точки” — “Сухумский апокалипсис” — я помню в мельчайших подробностях. 

Помню, он писал: с абхазского катера выпустили по пассажирскому самолету, летевшему в Тбилиси, ракету. В море плавали разорванные тела женщин и детей...

Судя по всему, в это же самое время в Абхазии воевал Владимир Морозов. На абхазской стороне. 

* * *

Дима критиковал откровенно проабхазскую позицию России. 

До октября 93-го он писал и о том, что про наших военных в Таджикистане Москва забыла — они ходят в рванье вместо формы.

Писал, что у русского флота давно нет топлива — многие экипажи ни разу не выходили в море.

Но не это навлекло на Диму гнев министра обороны Грачева. 

Сначала, сказал Пал Сергеич на следствии, отношения с прессой у него были доброжелательные. А портиться начали — после интервью в “МК”, где говорилось что-то вроде: “Грачев — член команды Ельцина”. Над министром обороны начали смеяться. Неприятно же!

Интервью брал Дмитрий Холодов. 

Начал Дима так: “Павел Грачев принял нас перед плановым посещением спортзала, где собирался играть в теннис. В кабинете под пристальным взглядом Бориса Ельцина и Петра Первого, нарисованных на холсте, министр обороны раскрыл все детали операции по штурму Белого дома”. 

Тема октября 93-го для Павла Грачева, как я уже писала, была очень щекотливой. 

И без того многие военные чувствуют себя использованными и преданными, а журналист Холодов подливает масла в огонь, про министерский теннис пишет...

Через месяц Дима снова вернулся к двусмысленной роли Грачева в октябре 93-го: “По нашим данным, в высших эшелонах военной демократии развернулась борьба, которая вполне может закончиться отставкой самого Павла Грачева”. 

А потом военных как прорвало — Димины источники в армии, которые видели беспредел, творящийся в их ведомстве, стали выдавать журналисту Холодову то, что называется в наших кругах “эксклюзивной информацией”. 

* * *

За последний год своей жизни Дмитрий Холодов опубликовал в “МК” 18 (!) статей с жесткой критикой Грачева по разным поводам. Это — не считая материалов об армейских безобразиях вообще.

“Прокрутка” Грачевым и его подчиненным Воробьевым через банк “Менатеп” казенных денег;

связь Грачева с коррупцией в Западной группе войск;

покупка Пал Сергеичу “Мерседеса” из ЗГВшных средств, которые должны были пойти на строительство жилья офицерам; 

направление грачевского сына в “хлебную Германию” — все это есть в одной из самых острых статей Димы. 

Называется она “Павловская реформа Павла Грачева. Российская армия не скоро будет ездить на “Мерседесах”.

“За два года, прошедших с момента создания Минобороны, была полностью разрушена вера в демократические реформы в армии. Руководство министерства ухитрилось настроить против себя не только офицеров, но и свой собственный народ. 

Непопулярность Грачева в войсках дошла до того, что вместо почетного звания “дед”, коим награждают особо уважаемых командиров, генерала армии Грачева называют по имени, прибавляя слово “Мерседес”, за автомобиль, на котором он разъезжает”, — писал Дима.

Вообразите, что статья такого рода появляется сегодня — о любом из силовых министров. И представьте, какой бы был не слабый резонанс. 

А ведь материал Димы вышел 8 лет назад. Разоблачения коррупции тогда воспринимались гораздо острее, чем сейчас. Генерал Грачев мечтал стать маршалом — и тут такое...

Резонанс не заставил себя ждать. О нем услышал по телефону правительственной связи главный редактор “МК” Павел Гусев.

“По АТС-2 мне был звонок от командующего ВДВ Подколзина, который, используя нецензурные выражения, орал на меня, что пришлет батальон десантников и они выгонят всех журналистов из газеты. Я сказал — успокойтесь. А он сказал, что меня упокоит. Я послал его на три буквы” — это из показаний Гусева.

А вот как видел всю сцену “с другой стороны” начальник пресс-центра ВДВ г-н Коротаев. 

“Подколзин сообщил мне, что ему звонил Грачев, проявлял недовольство, откуда у Холодова такие сведения, почему он шляется по воинским частям. Подколзин тогда же сказал мне, что Грачев приказал ему разобраться с Холодовым и с газетой “МК”. 

Пока я находился у Подколзина в кабинете, позвонил сам Грачев, и я слышал разговор, слышимость была хорошая. Грачев снова ругал Подколзина за публикации Холодова. Переходил на матерную брань, кричал. 

После этого Подколзин в моем же присутствии позвонил главному редактору “МК” Гусеву и сказал, что закроет его газету”.

Обратите внимание: “разобраться” с Холодовым министр обороны поручил именно командующему ВДВ... 

Больше всего в Диминой статье Грачева возбудило упоминание о его сыне, направленном служить в “хлебное место”.

“Это была полная несправедливость! В действительности сын служил в Могочах, в самом плохом месте России!” — возмущался свидетель Грачев в суде. 

Свидетель Грачев соврал. 

Не знаю, направлял ли он своего отпрыска в Германию. Зато достоверно — из материалов дела — знаю: в то время сын Пал Сергеича служил — где бы вы думали? — в 45-м полку ВДВ!

Грачев приказал Подколзину и близко не подпускать Холодова к десантным частям.

Если Холодов смог узнать о сыне, значит, может узнать и о разного рода “работе” ВДВшников... А это министру обороны надо? 

* * *

Публикации Димы о грязных делах Грачева и его приближенных продолжались. 

В апреле Владимир Познер приглашает Грачева на запись программы “Мы”. Приходит туда и Дмитрий Холодов. 

Вся запись, конечно, в эфир не пошла. Кое-что “отфильтровали”.

Один такой “отфильтрованный” фрагмент потом нашелся. Он есть в материалах дела. 

“Познер: — Если нет военного противника сегодня, то, может быть, можно чуть сбавить обороты... 

Грачев: — То, что противника нет, по-моему, я ни разу не говорил.

Познер: — А есть?

Грачев: — Тот, кто говорит, что нету, кругом ошибается.

Познер: — Ну, кто противник-то?

Грачев: — Ну, вот Дима Холодов. 

Познер: — Нет, нет, кто противник? Он же не военный противник?

Грачев: — Ну, он освещает военные темы. 

Познер: — Нет, он идеологически, возможно, и противник...

Грачев: — Нет!” 

Министр обороны указал не на террористов, не на боевиков.

На 27-летнего корреспондента “МК”... 

* * *

Грачев распоряжается не пускать Диму даже на пресс-конференции в Минобороны. 

На совещаниях “политруков” всех родов войск обсуждают Холодова и то, как он “обгаживает армию”.

Из показаний Николая Васильева, замначальника управления по воспитательной работе штаба ВДВ:

“Грачев, Агапова (пресс-секретарь министра. — Авт.) и Здориков (главный “воспитатель” МО. — Авт.) были основными лицами, пытающимися остановить эти негативные публикации. По своей службе я часто посещал совещания, проводимые Здориковым, и часто они посвящались работе со СМИ и лично Холодову. При этом Здориков неоднократно и в грубой форме высказывался о Холодове. Требовал не пропускать его в воинские части и органы управления, требовал выявить его источники информации. При этом он не стеснялся в выражениях”. 

Указание Пал Сергеича по поводу Димы довели до всех частей — от Балтики до Дальнего Востока. 

А публикации все не прекращались. Тогда Грачев поставил еще одну задачу. 

Игорь Кашин, сотрудник пресс-службы ВДВ, признался на следствии: “Грачев говорил о том, что журналистов, пишущих об армии, надо призывать на военные сборы”. 

Вскоре Дмитрию Холодову начинают приходить повестки из военкомата. Хотя Дима отслужил в армии и, не будучи офицером, армейской переподготовке не подлежал. 

Слово Диминому отцу, Юрию Викторовичу Холодову: “Первую повестку положили в почтовый ящик, Дима ее порвал. По поводу второй повестки Дима сказал, что в Генеральном штабе ему посоветовали какое-то время не появляться дома. Дали понять, чтобы на время Дима как бы залег на дно. Какой-то военный сообщил сыну, что для переподготовки в армии организуется специальная группа или команда. Во время прохождения службы там с Дмитрием может случиться все что угодно.

Последнюю повестку принес мужчина в гражданской одежде. Передавая ее, сказал, чтобы Дима в военкомат не являлся. Дал понять, что скажет об отсутствии вызываемого в адресе, и что в военкомате есть люди, которые ему сочувствуют”.

В редакции Димка рассказал о повестках. Решили, что ему надо об этом написать. Вышла статья “Журналиста в солдаты”: “Друзья почему-то уверяют, что МО в связи с последними критическими заметками “МК” в его адрес просто хочет избавиться от меня. Хотя бы на два месяца. Тем более, что из Германии как раз в это время возвращается группа генералов во главе с весьма критикуемым генерал-полковником Бурлаковым...”

И повестки больше не приходили. 

* * *

В мае выходит первая Димина заметка на тему, которой он до того не касался. О Чучковской бригаде спецназа ГРУ. Заметка для чучковцев лестная — самые тренированные, самые “крутые”... 

Но вспомним об информации Источника — он говорил: в Чучкове проходят подготовку лица из коммерческих и криминальных структур. К этому причастен командир особого отряда 45-го полка Владимир Морозов. 

Сразу после выхода заметки Дима Холодов проникает в расположение полка в Сокольниках. Просто-напросто лезет через забор. 

Зачем?

Уже в тот период Дима мог “раскапывать” чучковский след, общаясь с кем-то из сокольнической части. Откуда у него появилась первичная информация, интерес к 45-му полку, мы достоверно не знаем. 

Но в деле есть показания Владимира Мурашкина, сотрудника Центра общественных связей ФСК, который помогал Диме в работе. 

“Через сотрудников МВД Холодов вышел на знакомства, которые в конце концов вывели его на должностных лиц Сокольнического полка и на Чучковскую бригаду. Ему было рекомендовано выехать в Сокольники и связаться с ВДВшниками, где его хорошо приняли. Дмитрий опасался, что его могут избить, если он будет очень глубоко заниматься этим, но надеялся на то, что у него будет защита со стороны ФСК и ГРУ Генштаба. В случае необходимости те смогут его прикрыть и сообщить об опасности. Дима говорил, что между сокольническим полком и Чучковской бригадой существует какая-то связь...” 

После того, как Дима пробирается в Сокольники, его “ловят” на территории полка. 

Из показаний свидетеля Коротаева, начальника пресс-центра ВДВ: “Поповских позвонил мне и сказал, что его солдаты задержали Холодова. Что Холодов вызвал у него нормальное впечатление. Холодов сослался Поповских на то, что знает меня, поэтому Поповских и позвонил мне, когда Холодов был отпущен. Дима лез через забор. Почему — не объяснил”. 

Павел Поповских потом уверял, что он познакомился с Холодовым лишь несколькими днями позже. Их якобы представил друг другу г-н Коротаев, пригласив Диму на патриотический праздник в гостинице “Измайлово”. 

Но, если поверить этому же самому Коротаеву, полковник начал общаться с Димой сразу после того, как журналиста “поймали” в Сокольниках. Может, ждал его полковник?

Поповских тут же попытался направить Димину энергию в “нужное русло”.

У 45-го полка была одна проблемка: ему мешала бригада связи, занимавшая в Сокольниках слишком много помещений. И Павел Поповских, судя по всему, выдал Диме “компромат” на командира бригады Семакина. Тот, мол, напившись, изнасиловал в кочегарке некую даму.

“В историю с командиром бригады связи Холодова втягивали десантники, чтобы Семакину отомстить. Я узнал, что этим занимается начальник разведки ВДВ. Тогда я понял, что против Семакина была проведена махровая провокация”, — объяснил эту историю Леонид Золотов, первый замначальника Генштаба, близко знавший Диму. 

Дима писать об этой истории отказался.

Связистов из Сокольников таки выпихнули.

А общение главы разведки Павла Поповских с журналистом продолжилось. 

* * *

В середине мая Дима повидался с одним из своих “источников” — экс-начальником узла связи управления командующего ВДВ Анатолием Лагутиным.

Лагутин дал об этом очень интересные показания:

“Холодов говорил, что у него есть сведения: Павлу Яковлевичу, начальнику разведки ВДВ, министром обороны Грачевым поручено “разобраться” с Димой.

Поповских, по словам Димы, встречался с ним. Холодов считал, что Поповских наводит мосты, “прощупывает” его. Что Дима находится у Поповских “под колпаком”. 

Дима поинтересовался у меня, как у бывшего военного ВДВ: какими средствами воздействия на него могут воспользоваться подразделения Минобороны?

Я успокоил Диму — мол, серьезной опасности нет. Его могут избить, но вряд ли убить. Но вместе с тем сказал Холодову, что если Грачев захочет с ним расправиться, то именно руками разведчиков ВДВ. Грачев никому, кроме них, это дело не доверит.

Холодов сказал, что готовит публикацию по ЗГВ, в частности, на Бурлакова, и, как опубликует, займется ВДВ”. 

* * *

В конце весны — начале лета Диме начали поступать звонки с угрозами. Это подтвердил еще один Димин “источник”, сотрудник Главной военной прокуратуры Сергей Ушаков: “Дима позвонил мне на службу и сообщил, что ему поступают звонки угрожающего характера с тем, чтобы он перестал писать на военные темы, но конкретно он не рассказывал, наверное, не знал, кто ему звонит. Я ему говорил, чтобы он не брал от посторонних посылок, пакетов...” 

30 июня в “МК” выходит большая статья Димы о коррупции в ЗГВ “В России существует военная мафия”. В ней он приводит массу фактов и напрямую связывает имя Грачева с махинациями в Западной группе войск. 

После этого Дима исчезает. 

Редакция “встает на уши”. Мой коллега Саша Будберг вспоминает, что Димка собирался ехать в какое-то подразделение спецназа в Кубинку (там, напомню, находилась часть 45-го полка). Поэтому наши звонят в ВДВ, едут в Кубинку... Следов Димы нет. 

Мы даем сообщение в ТАСС: “Исчез журналист газеты “Московский комсомолец” Дмитрий Холодов. Уже несколько дней он не приходит на работу. Коллеги опасаются наихудшего развития событий — ведь пропавший получил известность серией статей в “МК” о темных делах мафии”. 

А через несколько дней Димка объявился. Был очень смущен шумихой, которую мы подняли. Извинялся. Говорил, что ездил с мамой на дачу в Сергиев Посад. 

Но не скрывал: он уехал туда потому, что знающие люди снова посоветовали ему “залечь на дно”.

Вот что рассказал по этому поводу сотрудник ЦОС ФСК Владимир Мурашкин: “В июне Холодов сообщил: ему звонят, спрашивают, жив ли он еще, высказывают угрозы и советуют молчать с информацией, которой располагает. Учитывая это, решил выехать в деревню и переждать опасное время”. Такие показания дали сразу несколько свидетелей. 

* * *

Угрозы поступали не одному Диме — о коррупции в армии, и в частности ЗГВ, писал очень “фактурные” материалы корреспондент “Московских новостей” Александр Жилин. По телефону угрожавшие делали намеки на семью: мол, знаем, где учатся твои девочки, прекращай свою писанину. 

Жилин был вынужден “эвакуировать” родных на Украину. 

Он был человеком опытным и осторожным — предупредил свою редакцию, газета официально обратилась в МВД и ФСК. В квартире Жилина установили телефон с определителем номера. 

А Димка никогда напрямую не рассказывал нам про грозящую ему опасность.

Если бы он написал об этом хоть слово в газете... 

* * *

Летом Дима не перестает “бомбардировать” Минобороны и Грачева. И — “копать” в 45-м полку ВДВ. Его встречи с Поповских продолжаются. 

Полковник в суде пытался утверждать, что после майской встречи он видел Холодова всего один раз. Когда Дима в благодарность за выступление десантников на празднике “МК” готовил к публикации статью о спецназе ВДВ и принес ее к Поповских на работу — согласовывать.

А вот друг Павла Яковлевича Владислав Ачалов показал иное: летом Дима вместе с Поповских два раза приезжал в офис Ачалова на Петровке... 

В журнале телефонных звонков “МК” следователи нашли записи для Димы: его просил позвонить командир десантников из Сокольников...

В деле есть прямые указания на то, что полковник Поповских старался войти к Диме в доверие, развеять опасения Холодова и доказать ему свою “надежность”, передавая Холодову некие “эксклюзивные материалы”. Кому, как не главе разведотдела штаба ВДВ, знать все тонкости “двойных игр”...

Полковник Роберт Быков, один из соавторов Димы: “Как-то летом 94-го года после своего исчезновения Холодов рассказывал мне о десантной части, расположенной в московских Сокольниках. 

При встречах Холодова с командованием Сокольнического полка и после них его начали контролировать и направлять. Советовали печатать ту или иную нужную им информацию, а отдельные вопросы не публиковать и избегать их. Холодов этим людям и доверял, считая, что в крайне сложной обстановке они смогут помочь и выручить его, и одновременно опасался их.

Холодов тогда говорил, что десантники одного из воинских подразделений предлагали ему круглосуточно его охранять, так как опасались за его безопасность, за жизнь. Но он отказался от этого. При этом Холодов сообщил мне, что в случае постоянной охраны он не имел бы возможности встретиться конспиративно с кем-либо из своих источников.” 

Журналисту “Московских новостей” Александру Жилину Поповских тоже предлагал “охрану”...

Но ни Жилин, ни Холодов своих “конспиративных источников” упорно не раскрывали. 

* * *

Свидетель Виктор Баранец, бывший сотрудник управления информации Минобороны: “Чаще всего мы встречались с Холодовым в парикмахерской. В случае разоблачения источника, который давал Диме конкретную информацию, могли быть последствия... 

Дима говорил, что его телефоны прослушиваются. Мы присвоили друг другу конспиративные имена. Я видел, что он работает в напряжении...” 

Общаясь с Поповских, Дима одновременно продолжал свое “сокольническо-чучковское” расследование. 

16 июля вышла еще одна статья Димы про бригаду спецназа ГРУ в Чучкове. Никакой критики — лишь рассказ об учениях. 

Но Роберту Быкову и Виктору Баранцу Холодов рассказывал гораздо более интересные вещи. 

Роберт Быков: “Дмитрий имел по Сокольническому полку немало информации. В частности, материалы о распределении в полку жилья для военнослужащих и о имевшихся в нем случаях пьянства.

Дима сообщил мне, что он может найти связь между Сокольническим полком и Чучковской бригадой... Именно после этого у него началось “кипение” по тем вопросам, которые его интересовали. Дмитрий сильно изменился, он стал нервным, возбужденным и очень осторожным”. 

Виктор Баранец: “Дима давал хвалебные материалы про Чучково, а мне говорил, что там готовят киллеров. И он ездил на полигон, где тренировалась частная фирма”. 

* * *

Осенью 94-го Дима плотно занимался четырьмя темами: махинациями Грачева, коррупцией в Западной группе войск, Чечней, все тем же “чучковско-сокольническим следом”. 

Димины “чеченские” репортажи свидетельствуют, что он знал про поставки оружия в республику, про финансирование антидудаевской оппозиции из Москвы и про возможность ввода российских войск в Чечню.

Холодов был одним из немногих, если не единственным журналистом, который мог выходить на прямую связь с Джохаром Дудаевым. А в информаторах среди наших силовиков у Димы тем более недостатка не было...

После командировок в Чечню Холодов узнал, что в Думе готовятся слушания по ЗГВ. Депутаты пригласили Диму на них выступить. Он начал активно искать новые материалы для выступления. 

А в конце сентября произошла странная вещь. Некий, как говорил Дима, “очень надежный источник” передал Холодову информацию: по секретному соглашению с Минобороны Турция получила из ЗГВ 16,5 тысячи танков.

Это была “классическая” деза. Столько танков в Турцию продать никак не могли.

“Надежный источник” в числе просто прибавил нолик...

А журналист Холодов — был скомпрометирован. “Это же чудовищно неправдоподобные цифры!” — смеялись над Димой.

Документов “надежный источник” Холодову не показал — Димка поверил ему на слово. А потом “источник” мог просто извиниться: дескать, я перепутал, ты перепутал, ничего страшного, ведь танки-то были!

И еще одна “деза” прошла через Диму — о причастности сотрудника ФСК к хищениям урана. Хищения были, но совершал их сотрудник не ФСК, а ФАПСИ. Руководство контрразведки в суд на Диму подавать не стало — сотрудник ЦОС ФСК Мурашкин убедил начальников, что кто-то специально “подставил” журналиста... 

* * *

Незадолго до смерти Дима виделся со своими информаторами. Он рассказал этим людям еще об одном, новом “источнике”.

В день встречи с сотрудником ЦОС ФСК Мурашкиным Холодов опубликовал последнюю статью о Чучкове. Комплиментарную, как и две предыдущие. О том, что крылось за этой “комплиментарностью”, следователям рассказал Владимир Мурашкин. Вообще, подробности этой встречи чрезвычайно интересны. 

“14 октября без двадцати четыре мы встретились с Димой на станции метро “Кузнецкий мост”. Он приехал такой окрыленный — вышла его статья про бригаду спецназа в Чучкове. 

Дима мне сказал: он был в Чучковской бригаде, и есть подозрение, что в этих органах готовят боевиков-киллеров... Я связал его с начальником отдела военной контрразведки по Чучкову, тот изъявил желание встретиться с журналистом по конкретным фактам. Дима сказал, что найдет факты и будет этим заниматься (о встрече по этому поводу договорились на 17 октября). Вся патетика Димы говорила: он надеется подобраться к чему-то серьезному. Хвалебными статьями он усыплял бдительность руководства... 

Мы стояли в вестибюле. Я заметил, что мимо пять раз проходил один человек в коричневой кожаной куртке и джинсах. Мне это, честно говоря, не понравилось. Я предложил Диме отойти в сторону. Мы встали у металлического парапета, где сидит дежурная. Опять несколько раз я заметил эту коричневую куртку. Дима рассказывал увлеченно и довольно громко. Я почувствовал подсознательно какую-то опасность. Я повернул голову — человек на меня смотрел. Больше он не появлялся, ушел. 

Была пятница, вечер, я Диме сказал: пора домой. Тогда он впервые попросил проводить меня до ЦОСа. И я понял: он хочет что-то рассказать. 

Дима сказал: “У меня появился новый знакомый из ФСК. Он мне обещал интересные материалы по ЗГВ”. Я ему говорю: “Сотрудник ФСК тебе это дать не может, сотрудник, который имеет определенные сведения, вычисляется на раз”. Дима не говорил начальству о сотруднике ФСК, поскольку не хотел этого человека “светить”.

У меня были сомнения, что это сотрудник ФСК — встречаясь с журналистом, ФСКшник бы представился как угодно, но не сотрудником контрразведки”.

В следившем за Димой Мурашкин потом опознал обвиняемого Константина Барковского. 

Но к этому мы еще вернемся. 

* * *

За два дня до взрыва Дима виделся и с г-ном Московченко, бывшим депутатом Мосгордумы. Они вместе были в Таджикистане — возили туда “гуманитарку” для пограничников. 

Николай Московченко: “Я случайно встретился с Холодовым в переулке. Окликнул Диму, и мы поговорили несколько минут. 

Во время встречи с Димой был какой-то человек серой внешности. Холодов его не представил. А человек боком-боком ушел из поля зрения. 

Я спросил Диму: “Чем занимаешься?” “Есть интересная тема. Армейские преступления...” 

Дима сказал, что у него появился ценный кадр, сотрудник ФСК, крутой парень, который дает ему информацию о Грачеве и Бурлакове (экс-глава ЗГВ. — Авт.), и если эти материалы опубликовать, Грачева снимут”. 

Кем мог быть “крутой парень”, представлявшийся ФСКшником?

Об этом я тоже расскажу. Чуть дальше. 

Опрашивая первых свидетелей по делу, следователи этого не знали. Но уже в самом начале расследования они установили: Дима очень ждал материалов, которые помогли бы ему выступить на думских слушаниях.

Такие материалы ему пообещали. 

Холодов надеялся их получить 17 октября. Но получил — дипломат со взрывчаткой.

Допросив родных Димы и сотрудников “МК”, в Генпрокуратуре очень быстро выяснили график журналиста в этот день и накануне его убийства. 

* * *

В выходные перед трагедией Диме на работу пытался дозвониться какой-то человек. Представился Андреем и напомнил о назначенной на понедельник встрече. Дежурный по отделу оставил записку в журнале — Димы в редакции не было.

Он находился дома, в Климовске. Семья Холодовых праздновала день рождения Диминого брата, Ильи. 

Обычно Димка, оберегая родных от волнений, не говорил им о журналистских расследованиях, которыми занимается. А тут вдруг — рассказал. Он вообще себя необычно вел в последнюю неделю. Мог подойти к отцу и, как маленький, положить ему голову на плечо — “нежничал”, хотя раньше старался быть в семье “настоящим мужчиной”...

Дима рассказал родителям, что узнал “эксклюзив”: он был в какой-то организации, где готовят киллеров. 

Юрий Викторович, Димин папа, сначала не понял, о чем речь. Он просто не знал слова “киллер” — детективов не читал, любил серьезную литературу. 

Димина мама, Зоя Александровна, тогда еще над мужем подшутила: “Что ж ты, слово-то это уже многие выучили...” А Диме без шуток сказала: “Ты такие статьи пишешь — сам бы о киллерах подумал”.

Дальше Дима откровенничать не стал.

На следующий день он встал очень рано. Хотя был простужен и чувствовал, что заболевает, спешил на электричку в Москву, которая отходила около семи. Маме объяснил коротко: “У меня встреча”.

Но на работе Дима появился только в десятом часу утра. Писал свою последнюю статью — о ситуации в Чечне. 

Потом ему кто-то позвонил. И Холодов вышел на улицу. Один из свидетелей видел его у входа в редакцию вместе с “темноволосым человеком высокого роста, крепкого телосложения, широким в плечах — “качком”. Про себя свидетель назвал его “шкафом”.

А лица “качка” не разглядел — Дима его загораживал.

С улицы Димка вернулся взволнованным. Подошел к редактору своего отдела Вадиму Поэгли и сказал, что наконец-то от крутого ФСКшника получит материал о торговле Министерства обороны оружием в третьи страны. Говорил о каких-то махинациях Грачева и о том, что если этот материал будет опубликован, то министр слетит со своего места. 

Материал надо скопировать и к двум часам дня вернуть обратно — такая была договоренность с информатором. А получить материал Дима должен по жетону в камере хранения Казанского вокзала.

Этот жетон Холодов показал Поэгли.

Дима почти никогда не посвящал начальство в подробности своей работы с информаторами. А в ТАКИЕ подробности — ни разу. 

Но повторю: в эти дни он вел себя необычно. 

Наверняка он что-то предчувствовал. И все же — хотел верить тем, кто улыбался ему, жал руку и горячо убеждал в своей искренности...

Характеризуя Диму, полковник Поповских коряво сказал на следствии: “Как его отрицательное качество, могу заявить, что, исходя из контактов, которые я имел с Холодовым, у него слабо развит инстинкт самосохранения. Я бы сказал, что он был немного донкихотом”. 

С каких это пор донкихотство стало отрицательным качеством? Впрочем, у полковника Поповских была своя логика — ведь его самого рыцарем никак не назовешь... 

* * *

После разговора с Поэгли Дима попросил разрешения взять дежурную машину “МК” — до Казанского вокзала. Двое моих коллег, Илья Легостаев и Саша Астафьев, в это же время собирались на пресс-конференцию в “Метрополь”. Решили выехать вместе. 

Дима торопился: говорил ребятам, что ему надо на площадь трех вокзалов и что пробудет он там не больше пятнадцати минут. 

У “Метрополя” Легостаев и Астафьев вышли, и водитель повез Холодова дальше, на Казанский. Дима спросил: “Где тут камеры хранения?” И, прежде чем к ним идти, отпустил водителя: обратно сам доберется на метро, а то, не дай Бог, заторы, пробки...

В метро Диму заметила сотрудница редакции Наталья Левченко. Они ехали в одном вагоне, поздоровались, вышли на станции “Улица 1905 года” — рядом с ней находится “МК”. Холодов поспешил к редакции, а Наташа задержалась у киосков.

На работу Дима принес черный дипломат.

До этого ни родные, ни коллеги дипломата у него никогда не видели — Димка носил свои вещи в матерчатой зеленой сумке. 

Кто-то даже хотел поздравить его с обновкой: неплохой, мол, портфель себе завел, совсем солидный стал...

Холодов подошел к Поэгли. Сказал, что привез те самые документы. Вадим был очень занят по номеру и ответил: “Ты иди пока ко мне в кабинет, потом посмотрим”.

В этом самом кабинете — редактора отдела — сидела я. Читала газетные полосы и искала ошибки. У нас это называется “дежурить свежей головой”.

Заглянул Димка — с очень озабоченным видом, даже не поздоровался. Когда он писал статьи или был занят каким-то важным делом, то ничего вокруг не замечал.

Через несколько минут Дима снова вошел и, даже не сняв куртки, сел на стул у окна. Наклонился...

Раздался взрыв. Я не поняла, что случилось, — может, компьютер взорвался? 

Оглушенная, вышла в коридор. На лице — ожоги, кровь...

Пока меня вели в медпункт, наши ребята стали тушить пожар и увидели то, чего не дай Бог увидеть никому... 

Последние слова Димы, которые он успел прошептать плачущему, пытающемуся хоть как-то помочь Алеше Фомину: “ЭТОГО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ. ПЕРЕВЕРНИ МЕНЯ НА СПИНУ, Я НЕ МОГУ ДЫШАТЬ!

ОБИДНО...”

Анатомия утечек

Юрий Викторович и Зоя Александровна Холодовы сначала поехали в Склиф — куда, как сообщило радио, отвезли Диму, — с пакетом, полным яблок. Они еще надеялись, что самого страшного не произошло.

Потом они поняли: Димы больше нет.

Я не знаю, как назвать их чувства, как вместить их в слова.

Боль не утихла. С ней Димины родители живут восемь лет... 

Вспоминать о том, в каком состоянии мы, коллеги Димы, были после его смерти, — тяжело. Невыносимо. 

Мы плакали, кричали, призывали найти убийц. 

После взрыва главный редактор “МК” Павел Гусев позвонил в приемную министра обороны Павла Грачева. 

И сказал все, что думает о министре. 

“Я выражался нецензурно”, — объяснил в суде Павел Николаевич. 

Многие из нас считали, что след негодяев, убивших Диму, ведет в Минобороны — чье руководство откровенно ненавидело журналиста. 

И многие из нас не верили, что Генпрокуратура изучит этот след до конца. 

И.о. генпрокурора тогда был г-н Ильюшенко. Человек, возглавлявший комиссию по расследованию коррупции в ЗГВ. Никакой коррупции он там не нашел. 

Да что Ильюшенко — президент Борис Ельцин после гибели Димы сказал во всеуслышание, с телеэкранов: “Вооруженные силы и министр обороны сыграли большую роль в октябрьских событиях прошлого года. Это они отстояли демократию в России. И, конечно, оппозиция простить это не может до сих пор. Поэтому разные инсинуации, ну, погиб журналист Дмитрий Холодов, все мы скорбим об этом, и, конечно, это трагедия... Связывать гибель Дмитрия Холодова с тем, что замешан министр обороны, — просто несерьезно... Это, пожалуй, за последнее десятилетие у нас один из самых сильных министров обороны. Так что я попросил все-таки и вас (в смысле — журналистов) здесь как-то посодействовать, что ли, закончить это на него, вот, поток этой грязи, понимаешь, всего, необъективности...” 

В тот день у нас в редакции были поминки по Диме. 

“Ну, погиб журналист...”

Сейчас, вспоминая эти слова Ельцина, я вспоминаю и разговор с одним из близких друзей полковника Поповских. “Даже если он и причастен к делу Холодова — что это по сравнению с тем, что Павел Яковлевич отстоял Приднестровье!” — сказал мне этот человек. 

Недавние подсудимые и их адвокаты очень любили говорить на процессе: не могли десантники убить Холодова по велению Грачева. Зачем же Грачеву было так подставляться? Виноваты, дескать, те, кому была выгодна грачевская отставка. Они взорвали Диму, чтобы бросить на министра тень. Вот по этому следу и надо было искать “настоящих убийц”...

Когда ушел в отставку Грачев? В середине 96-го. Лишь два года спустя после смерти Димы. Ушел по причинам, далеким от дела Холодова. 

А 94-м Пал Сергеич был уверен: президент Ельцин “самого сильного министра обороны” не сдаст. 

* * *

Мы — за исключением тех случаев, когда читали интервью следователей в СМИ, — не знали, что творится в следственной группе. 

Нас вызывали на допросы, мы подписывали какие-то бумаги: “Не возражаю против изменения состава группы” — а составы менялись часто, и три раза сменились “важняки”, возглавлявшие расследование. Сначала это был Владимир Казаков. Потом — Леонид Коновалов. И последний — Евгений Бакин, направивший дело в суд. Через пять с лишним лет после Диминой смерти. 

Только побывав на всех судебных заседаниях, только прочитав тома дела, я поняла, как правоохранительные органы расследовали убийство Холодова. 

После взрыва в редакцию приехало очень много “правоохранителей” — из МВД, ФСК, ГУВД... 

Осмотром места происшествия — кабинета, где погиб Дима, и другого, напротив, — руководили два человека. Один из пресненской прокуратуры, другой из городской. Опыта работы “на взрывах”, как эти люди признали в суде, у них практически не было... 

При осмотре нужны понятые. Ими “назначили” журналистов Оверчука и Хинштейна. По правилам они должны были сначала “от и до” проследить за осмотром одного кабинета, и только потом — другого. 

В протоколы осмотра двух кабинетов между тем следователи записали интересные “временные данные”. Условно говоря, один кабинет Хинштейн и Оверчук “наблюдали” с 14.00 до 15.30, а второй — с 15.00 до 16.30. Пересечение по времени — полчаса!

Это еще не все. Оверчука в тот же день допрашивали в отделении милиции. И в протоколе допроса поставили примерно то же время, что и в протоколах осмотра места происшествия. То есть, если верить записи, Оверчук никак не мог быть при осмотрах. Он совсем в другом месте находился...

Ничего себе накладочка! Притом что осмотр места происшествия — дело в любом расследовании убийства сверхважное... 

Когда несколько лет спустя Оверчука и Хинштейна вызвали в суд, они объяснили: хорошо помним, сначала осмотрели один кабинет, только потом — другой. А еще Леша Оверчук сказал: в милиции я вообще вечером был. 

И время, проставленное в протоколах, — просто техническая ошибка тех, кто их писал. 

Но “прекрасная работа” следователей потом дала адвокатам подсудимых повод говорить: вещдоки с места взрыва изъяли с нарушением закона. 

* * *

Осмотрев кабинет, где прогремел взрыв, следователи сказали: спасибо, больше здесь нам ничего не нужно. 

Как выглядел этот кабинет — видно на фотографиях. Но видно не все. Кровь, куски обугленной плоти на стенах... 

Двери — нет. Окна — нет. 

Наши девочки, заглядывая внутрь, падали в обморок. Смотреть на этот ужас было невозможно. 

Мои коллеги попытались хоть как-то привести комнату в нормальный вид. Вынесли самые страшные обломки. Стекло вставили — очень сильно дуло, октябрь. 

А через несколько дней к нам пришли снова осматривать место взрыва. Оказалось, назначили экспертизу. И эксперты попросили: маловато вещдоков, несите еще. 

Если бы нам кто хоть слово сказал: не трогайте ни щепочки, оставьте все на месте... 

Потом, на процессе, подсудимые заявляли: “МК” специально уничтожил вещдоки. Повернулся язык...

Но многие вещдоки, не собранные в первый день осмотра, были действительно утрачены. 

Это еще не все. Следователи изъяли компьютер. Тот, на котором Дима печатал. Когда компьютер забирали из “МК” — все было нормально. Наш специалист включал, показывал, как работает. А в прокуратуре машина почему-то сломалась. Напрочь. 

Положим, тогда не так много компьютеров было в России. Но совсем сломать — это много усилий надо...

* * *

Опросить сотрудников “МК” и сравнить их показания для следователей большого труда не составило. Нам скрывать было нечего — каждый старался вспомнить все мельчайшие детали, касавшиеся Димы. 

С Источником — тем Источником, который еще в октябре выдал информацию по делу Холодова в ГУОП МВД (ГУОПовцы тоже были привлечены к расследованию), все оказалось гораздо сложнее. 

Информацию надо было тщательно проверять. 

А проверяли ее так. 

Источник рассказал про Чучково, про “боевиков”, которых туда направляют постигать спецназовскую науку “коммерческие и криминальные структуры”, — в Чучково поехали следователи. Они подняли бумаги, выяснили, что там действительно обучались “гражданские” лица. Что служащие особого отряда 45-го полка ВДВ бывали в бригаде ГРУ...

В ноябре 94-го в чучковском спецназе вскрылись крупные хищения взрывчатки — сотен килограммов; десятков тысяч патронов... Но люди, которые все это украли, не имели отношения к делу Холодова. Их давно осудили на внушительные сроки. 

Больше в Чучкове ничего не нашли. По крайней мере, никакой информации об этом в материалах дела я не увидела.

“Я передал в Генпрокуратуру имена людей, с которыми Дима, по его рассказам, общался в Чучкове, — заявил недавно в телепередаче Димин информатор, полковник Быков. — Где эта бумага, я не знаю”. 

Допросы Быкова — есть, а бумаги — нет. 

Еще одна деталь, говорящая о том, как расследовался “чучковский эпизод”...

Неучтенное оружие особого отряда, которое, по словам Источника, хранилось в одном из отделений милиции Москвы, обнаружить тоже не удалось. ГУОПовец, допрошенный в суде, рассказал, что вроде бы “выплыл” какой-то обрез. Его отдал знакомому мастеру, чтобы “довести до ума”, замкомандира особого отряда Константин Мирзаянц. 

Но уголовного дела по этому эпизоду не завели. Почему — ГУОПовец не знает.

* * *

Полностью подтвердилась информация о гражданских паспортах с “левыми” фамилиями. Получил такие паспорта “для группы товарищей” полковник Поповских... 

Источник рассказал про спецталон на автомашину, который был у Владимира Морозова, — хотя десантники на такие талоны права не имели. Следователи выяснили: замначальника ГУОП Батурин действительно выдал несколько таких талонов на штаб ВДВ... 

Кстати, Батурин, близкий друг Павла Поповских, имел возможность получать информацию о расследовании дела Холодова по линии ГУОП. “Курировал” — как сказал один из его подчиненных...

* * *

ГУОПовцы искали убийство коммерсанта в лифте, похожее на то, что описал Источник. Установили два похожих случая. Но уголовные дела по ним не затребовали — потому, что этим начала заниматься Федеральная служба контрразведки. Дальше следы “убийства в лифте” затерялись. 

Все, что происходило непосредственно в 45-м полку, должна была расследовать та же ФСК. Сотрудники контрразведки — как их называют, “особисты” — работают в воинских частях, и им гораздо проще, чем милиционерам, выяснить все “изнутри”.

По линии ФСК в 45-м полку работал некий г-н Вершинин. 

Примечательно, что сын г-на Вершинина проходил стажировку в особом отряде у Владимира Морозова. 

Это не главная “примечательность”. Фигура г-на Вершинина особенно выпукло стала выглядеть в дальнейшей истории со свидетелем Маркеловым. 

Прежде, чем к ней перейти, хочу процитировать показания полковника Поповских, которые он дал уже после своего ареста.

* * *

За территорией 45-го полка, проверяя информацию Источника, установили “наружку”. Но установили так из ряда вон плохо, что полковник Поповских очень быстро ее “вычислил”. 

Обеспокоенный Поповских уезжает в командировку в Чечню. Там — поскольку 45-й полк выделен в резерв министра обороны и охраняет его пункт управления — Павел Яковлевич может без помех общаться с Павлом Сергеевичем. 

“Получив возможность общаться с Грачевым, я доложил ему о факте наружного наблюдения. Грачев при мне попросил министра внутренних дел Ерина оставить меня и 45-й полк в покое”. 

Министр внутренних дел Ерин был человеком, которому президент Ельцин еще 17 октября 1994 года поручил взять расследование убийства Димы “под строгий контроль”.

Как я теперь понимаю, недоверие моих коллег к правоохранительным органам было далеко не беспочвенным. 

* * *

С ефрейтором особого отряда 45-го полка Александром Маркеловым мы расстались на том, что он побеседовал с главой следственной группы Владимиром Казаковым. 

Содержание этой беседы стало почти сразу известно полковнику Поповских. Узнал он и об Источнике.

Сидя под арестом, в феврале 99-го полковник написал заявление на имя генпрокурора. От этого заявления он в суде не “открестился”. “Открестился” Павел Яковлевич от другой части своих показаний — поэтому в заявлении он называет Маркелова “лжесвидетелем”.

“О лжесвидетельстве Маркелова мне впервые стало известно от зам. начальника ГУОП МВД, генерал-майора милиции Батурина. Он по собственной инициативе сообщил мне в начале февраля 1995 года, что в 45-м полку спецназа работает осведомитель. При этом Батурин рассказал мне, что этот осведомитель доложил другому заместителю начальника ГУОП МВД о том, что будто бы В.Морозов расстрелял из автомата в лифте нескольких человек, что он, осведомитель, видел, как Морозов изготовил СВУ, сверлил отверстие в стенке дипломата, а утром 17 октября вынес этот дипломат из расположения”. 

Батурин, как видим, информацию Источника и Маркелова перепутал. 

Но ничего. Ошибку ГУОПовца быстро исправил “особист” Вершинин. 

Поповских продолжает: “Спустя некоторое время... Вершинин приехал в полк, пригласил меня в кабинет и сообщил, что в особом отряде служит Маркелов. И что этот Маркелов с целью добыть деньги в “МК” сказал, что видел, как Морозов изготавливал и выносил самодельное взрывное устройство в дипломате.

Вершинин пригласил меня к себе в отдел, где я по его предложению и с моего согласия подписал уже подготовленное поручение разоблачить Маркелова. Задачу по разоблачению Маркелова я поставил перед врио командира особого отряда Мирзаянцем. Обо всем связанном с Маркеловым я доложил командующему ВДВ генерал-полковнику Подколзину”.

Вот интересно — с чего бы Вершинину с ходу “закладывать” и “разоблачать” ефрейтора Маркелова? 

Разве Вершинин, извините за каламбур, завершил расследование в 45-м полку?

Не завершил. Но и те результаты, которые получил, правоту Маркелова косвенно подтверждали. 

В особом отряде хранились два взрывных устройства в дипломатах. Собраны они были в августе—сентябре 1994 года для неизвестных целей. 

Когда в Генпрокуратуре об этом узнали от Маркелова, об изъятии дипломатов почему-то не подумали. Г-ну Вершинину лишь поручили их сфотографировать. 

Организовать съемку Вершинин, судя по материалам дела, попросил... Павла Поповских. А тот, свою очередь, — Владимира Морозова. Поповских сказал Морозову: сфотографируй, потом разбери и уничтожь. 

Снимки Павел Яковлевич, по его словам, передал в ФСК. Вершинин — якобы отдал в Генпрокуратуру. Но в деле этих фотографий нет... 

* * *

Еще до того, как с Маркеловым начал “работать” Мирзаянц, г-н Вершинин предпринял свои меры. 

Во время боевых действий в Чечне — в той командировке, которая помешала ему в декабре встретиться с сотрудниками “МК”, — Маркелов отличился. Ему хотели присвоить звание прапорщика, представить к награде. Командир 45-го полка Колыгин уже готовил рапорт на имя командующего ВДВ.

Но “особист” Вершинин “довел через свои источники” до Колыгина, что присвоение Маркелову звания нежелательно. 

Так Александр Маркелов и не стал прапорщиком...

Между прочим, из-за нестандартных действий господина Вершинина его потом подвергли служебной проверке. Отстранили от дела Холодова. Однако трудиться в своем ведомстве он благополучно продолжал...

* * *

В середине марта — значится в материалах дела — к Маркелову подошел Мирзаянц и сказал: “Мне кажется, ты совершил ошибку, встретившись со следователем. Ты сказал слишком много. Тебе нужно вернуть 2000 долларов. Дело гораздо серьезнее, и ты влез туда, куда не должен был лезть. И если хочешь выйти из этой игры, то должен вернуть деньги и делать то, что скажут”. 

Мирзаянц “довольно точно” пересказал ефрейтору обстоятельства его встреч с “МК” и Казаковым...

Маркелов приходит в ужас. Он понимает, что кто-то его “заложил”, и бросается звонить главе следственной бригады Владимиру Казакову. Встречается с ним. Передает содержание беседы с Мирзаянцем. Ответ у следователя один: “Разберемся”.

На следующий день особый отряд снова — в экстренном порядке — отправляют в Чечню. 

Маркелов до отлета успевает еще раз позвонить следователю Казакову. Ефрейтор понимает, что в Чечне с ним может произойти все что угодно. 

Но Казаков, который, в принципе, мог Маркелова обезопасить: подключить Главного военного прокурора, оставить ефрейтора в Москве, — реагирует весьма вяло. 

“Если по тревоге поднимают, то это считанные часы. А если бы я Маркелова защитил, то его бы подставил. Почему все летят, а он остается?” — объяснил Владимир Казаков в суде. Ничего себе “подставил бы”... А отлет потенциального свидетеля (ведь Маркелов еще не дал официальных, под протокол, показаний — были лишь “беседы”), отлет в “горячую точку”, да еще при таких обстоятельствах — “не подстава”?!

Все, что сделал Казаков, — поручил сотрудникам ФСК, в число которых входил и г-н Вершинин, “выяснить место дислокации” Маркелова...

Три года спустя, когда арестованный Поповских давал показания, следователи узнали от него, почему особый отряд был спешно направлен в Чечню. 

Когда полковнику стало известно об откровенности Маркелова, он “обрисовал ситуацию” приятелю министра обороны, заместителю командующего ВДВ по тылу Зуеву. 

“Я попросил Зуева доложить об этом Грачеву, чтобы он, Грачев, дал команду снова направить части полка в Чечню, что и было вскоре сделано”. 

Ни больше ни меньше. 

И все это — из-за “лжесвидетеля”?!

* * *

Если следователь Казаков бросил Маркелова на произвол судьбы, то зам. командира особого отряда Мирзаянц его своим вниманием не оставил. 

Из показаний Александра Маркелова: 

“В Моздоке меня вызвал Мирзаянц. Он сказал, что уже много лет является сотрудником ФСК и о моих встречах с Казаковым знает все или почти все. Мирзаянц сообщил в деталях мой маршрут движения на вторую встречу с Казаковым и содержание моей с ним беседы в машине в феврале 94-го года. “Я могу тебе представить документальное подтверждение твоего разговора, Саша”. Дальше он сказал, что стоял вопрос о моем физическом устранении — в этом заинтересованы большие люди. Это можно было легко сделать в Москве — наезд машины, случайное падение в реку — и все. Но ему удалось убедить тех людей меня не устранять в Москве, и меня спасло то, что я вышел на связь с редакцией газеты “МК”, а потом уже встретился с Казаковым. Если бы я исчез, это могло бы вызвать бурную реакцию в СМИ”.

По словам Маркелова, Мирзаянц, угрожая ему, понудил ефрейтора рассказать двум служащим 45-го полка, Буракову и Тазову (про себя я называю их “Розенкранцем” и “Гильденстерном”): да, мол, общался со следователем и наврал. А теперь — всячески раскаивается. 

Сознающий, что следователи его сдали с потрохами и что в Чечне сослуживцы могут с ним расправиться “без шума и пыли”, ефрейтор Маркелов сдался. 

Ефрейтор переписал бумагу, которую, как говорится в показаниях полковника Поповских, полковник передал Мирзаянцу “для разоблачения”. Адресовано сие писание было “прокурору Казакову”. 

Суть бумаги: Маркелов якобы случайно познакомился в баре с неким Игорем, корреспондентом “МК”. Вместе пили пиво. Игорь сказал, что газета готова заплатить за информацию по делу Холодова. И Маркелов, который нуждался в деньгах, решил оговорить своего командира Морозова... 

А теперь — раскаялся. И “рассказал о своей беде друзьям Тазову и Буракову”. Деньги готов вернуть в “МК” при первой же встрече...

“Розенкранц” и “Гильденстерн” эту бумагу заверили. 

Дней через десять о ней узнал в Москве следователь Казаков. 

И снова ничего не предпринял. 

* * *

Еще месяц (!) Маркелов вместе с особым отрядом находился в Чечне. 

А когда вернулся — в Москве его встретили. Но как встретили...

Мирзаянц сказал, что утром ефрейтора придут допрашивать люди из ФСБ (ФСК уже сменила название). 

Для беседы с ними Маркелова отвели... в кабинет командира 45-го полка Колыгина. Там ефрейтора ждали не только ФСБшники — ждал полковник Поповских. Спецслужбисты сказали Маркелову: надо бы поехать с ними на Лубянку. 

Но до отъезда с ефрейтором уединился Поповских — пригласил его на обед. Маркелов: “Поповских стал говорить, что не отдаст меня. Говорил: в том, чтобы замять дело, заинтересованы “высокие” люди, и от моих показаний зависит многое”. 

На Лубянку Маркелова везут... на машине 45-го полка. Его сопровождает “Гильденстерн” Бураков. 

Маркелов: “Я сказал сотрудникам ФСБ, что оболгал Морозова. Выхода у меня не было — я счел, что эти люди не заинтересованы в раскрытии преступления, они не были работниками следственных органов. Я им не доверял, потому что об их приезде мне сообщил Мирзаянц... Я не доверял следователю Казакову, не хотел идти с ним на контакт — после того, как узнал, что он меня “сдал”. 

Сам следователь Казаков сидит тише воды, ниже травы.

А “работа” десантников с Маркеловым продолжается. 

Глава разведотдела штаба ВДВ Поповских и командир полка Колыгин из собственных карманов “скидываются” на адвоката — “для защиты интересов” 45-го полка. Адвокат Касаткин проводит с ефрейтором профилактические беседы, в которых проскакивают весьма интересные слова: “Даже если Морозов и делал дипломат, еще нужно доказать, что этот дипломат попал в редакцию...” 

Адвоката Касаткина Павел Яковлевич Поповских знал очень близко — тот защищал его друга Ачалова по “делу 93-го года”. И адвокат Касаткин мог бы рассказать многое по “делу Холодова”. Его потом даже начали допрашивать.

Но летом 95-го он умер при странных обстоятельствах. Жена нашла его на первом этаже дачи — на лице Касаткина была запекшаяся кровь. Врачи сказали — “больное сердце”. Но вскрытия тела не делали. 

Незадолго до смерти адвокат Касаткин добивался приема у генпрокурора или главного военного прокурора. Он хотел сообщить им что-то очень важное. Что — мы уже никогда не узнаем. 

* * *

Затраты на адвоката — не единственные, что понес Павел Поповских по “маркеловскому” вопросу. Опять же из своего кармана он достал 2 000 долларов, которые Маркелов должен был вернуть в “МК” (сам ефрейтор к тому моменту столь крупной суммы не имел). 

Между прочим, эти деньги Поповских “заработал” очень интересным способом: “Деньги были трофейные. В ночь с 6 на 7 января 1995 года я организовывал разведку в Грозном. Подобрал себе для пункта управления один из кабинетов разбомбленного здания института нефти и газа. При осмотре того кабинета в шкафу нашли 3 200 долларов США. Я взял их себе”. 

Это называется — мародерство...

* * *

Мирзаянц заставил Маркелова — в сопровождении “Розенкранца” и “Гильденстерна” — звонить в “Комсомолец” и разыскивать Наталью Ефимову. Наташа была в командировке. 

Кому возвращать доллары — непонятно. 

И тогда полковое начальство нарушило закон. Командир полка Колыгин приказал начальнику своей финансовой службы принять 2 000 “зеленых” на хранение — дескать, не доставайтесь же вы никому. Финансист хранить чужую валюту права не имел. Но приказ есть приказ...

И все это — из-за “лжесвидетеля”?! 

Казалось бы, если человек кого-то “заведомо оговорил” — ну что волноваться. Собака лает, ветер носит... А тут — адвокат, полковничьи деньги, постоянная опека!

Павел Поповских начинает сулить Маркелову златые горы: “Поповских сказал, что если я буду держаться линии оговора, то получу квартиру в Кубинке, а через несколько месяцев меня переведут на работу в одну из крупных нефтяных компаний, и я получу квартиру в Москве”. 

Но для начала Маркелова перевели из особого отряда в другую часть — потому, что его избил “оговоренный” Владимир Морозов. Сказав при этом что-то вроде: “Вообще надо было убить”. 

* * *

А что же глава следственной группы по делу Холодова Владимир Казаков? 

В суде он объяснил свою пассивность очень интересным образом. 

После появления бумаги об “оговоре Морозова” прокурорское начальство почему-то решило официально допросить не Маркелова — допросить Казакова. Что вам, мол, этот Маркелов рассказывал?

И Казаков стал свидетелем по делу. А свидетель возглавлять следственную группу никак не может. 

Были, конечно, в бригаде и другие следователи. И они вполне могли допрашивать Маркелова. Ничто им не мешало.

Кроме одного. 

Владимир Казаков: “Я доложил руководству и сказал, что не могу исполнять обязанности руководителя группы. Мне сказали: жди, пока тебе не найдут замену. Руководство сказало: “Ничего не делай, не трогай”. 

“Руководство” — это и.о. генпрокурора г-н Ильюшенко. Арестованный позже по обвинению в коррупции...

Замену Казакову искали долго. А пока искали — “ничего не делали, не трогали”.

Наконец замену нашли — “важняка” Леонида Коновалова. Он впервые официально и допросил Маркелова. Но — уже прокрученного сослуживцами в “мясорубке” по полной программе.

Допросил лишь через полгода (!) после встречи Маркелова с “Зиминым”...

* * *

Ефрейтора прямо с допроса отправили на охраняемую конспиративную квартиру. Туда привезли и его семью. 

Следователи скрывали Маркелова три месяца. Почувствовав себя в безопасности — впервые за долгое время — он наконец смог рассказать обо всем, что с ним творили “однополчане.” И дал по делу официальные показания. 

Они сводятся вот к чему. 

За несколько дней до взрыва в “МК” Маркелов зашел в кабинет руководства особого отряда. Ефрейтору понадобились документы, которые он сдал на хранение в отрядный сейф. 

На столе у Владимира Морозова лежал раскрытый портфель-дипломат. С прикрепленной внутри взрывчаткой — какой, Маркелов не понял. Заметил просто брикет размером со стандартную 200-граммовую шашку тротила, обмотанный “скотчем”.

Рядом лежали детали взрывного устройства — взрыватель, еще какая-то мелочь. 

В руках у Морозова была дрель — маленькая, электрическая. А на руках — перчатки “медицинского типа”.

Маркелов получил свои документы и удалился. Все это заняло считанные минуты... 

* * *

Ефрейтор в тот период ночевал в расположении отряда — прямо в учебном классе. Рано утром 17 октября его разбудил стук в дверь — приехал Владимир Морозов. Маркелов “автоматически, спросонья” пошел за ним. Снова увидел дипломат — командир отряда достал его из сейфа. 

Морозов уехал с дипломатом... 

Во второй половине дня ефрейтор снова заглянул в кабинет командиров. Там был один нетрезвый Морозов. Перед ним стояли бутылки с водкой. 

“Вот, видишь, жизнь какая... Сегодня я убил человека — раз, и нету”, — сказал командир ефрейтору и налил ему рюмку.

Вот, по большому счету, и все. 

Никаких детективных, душераздирающих подробностей ефрейтор на допросах не выкладывал. Он не видел, не знал, кто и как убивал Диму. Он просто предположил, сопоставив факты: Морозов может быть причастен к убийству Холодова. Ведь о том, что в руках у Димы взорвался именно “дипломат”, писали газеты...

* * *

Ефрейтор Маркелов в отряде был новичком. После срочной службы в армии — радистом, он вернулся в Воронеж. Там занялся коммерцией. Влип в неприятную историю: кто-то ему не поставил товар, из-за этого он кому-то не поставил... У Маркелова начали вымогать деньги. Рэкетиры хотели очень крупную сумму — во много раз больше той, что он потом получил от Наташи Ефимовой. 

Маркелов стал искать возможности уехать из Воронежа и вывезти оттуда родных. 

Один из его армейских товарищей, служивший тогда в особом отряде 45-го полка, посоветовал: приходи к нам контрактником. 

Маркелова протестировали и летом 94-го взяли в отряд. 

Об этом не жалели. “Во время штурма Грозного в новогоднюю ночь в его группе был один убитый и двое раненых. Маркелов выносил раненого Лукьянцева с поля боя”, — рассказал следователям один из сослуживцев Маркелова. 

Кстати, несколько лет спустя ефрейтор все-таки получил свою медаль “За отвагу”.

Но Маркелов очень быстро понял, что особый отряд занимается не только “выполнением наиболее ответственных задач в “горячих точках” и “ведением спецразведки в глубоком тылу противника”.

“Я почувствовал себя в отряде отвратительно, как будто находился среди волков, — объяснил он свои мотивы обращения в “МК”. — Я не считаю, что люди, которые должны защищать родину, должны мирных граждан убивать”. 

Не в этом ли — а вовсе не в двух тысячах долларов — была главная причина его прихода на встречу с “Зиминым”? 

Ползком вдоль “красной нити” 

Подробности показаний Маркелова совпали 

с результатами экспертизы, проведенной по делу. Еще на самых первых встречах с “Зиминым” и Казаковым ефрейтор говорил про брикет взрывчатки, обмотанный скотчем. Эксперты установили: скотч в дипломате был. 

Взрывчатка в мине, убившей Диму, располагалась именно так, как описал Маркелов. 

Эксперты восстановили внешний вид дипломата — и Маркелов опознал точно такой же на следственном эксперименте... 

Из выводов экспертизы:

“Заряд размещался на нижней крышке портфеля-“дипломат” в его средней части рядом с правой окантовкой... Крепился при помощи резинового клея и липкой ленты... Имел место взрыв тротила или тротилсодержащего вещества. Заряд массой около 200 граммов в тротиловом эквиваленте не имел какой-либо прочной оболочки. 

От чеки к верхней крышке чемодана проходила тяга, которая через отверстие под заклепку выводилась на внешнюю сторону крышки, закреплялась там и маскировалась. При открывании крышки чемодана происходит выдергивание чеки и срабатывание взрывного устройства. Таким образом, самодельное взрывное устройство представляет собой мину-ловушку мгновенного действия.

Лицо или лица, изготовившие взрывное устройство, имели (имеют) доступ к изделиям военного назначения, обладают знаниями конструкции инженерных боеприпасов и специальными познаниями во взрывном деле”. 

Источник, Маркелов, его свидетельства о колоссальном давлении со стороны конкретных лиц, “дипломаты” в каптерке полка — ведите расследование, господа, бегите вперед — вдоль “красной нити”!

Господа следователи не бежали — ползли. 

Три года, до конца девяносто седьмого, следственные действия велись “по минимуму”. 

Телефоны и квартиры подозреваемых прослушивают. Копятся сотни кассет. И — покрываются пылью.

Находятся новые свидетели, говорящие о причастности подозреваемых к убийству Димы. Протоколы их допросов подшивают в дело. Тома тоже покрываются пылью... 

“Фигурантов” вызывают на допросы — допросы идут очень вяло. 

Зато начальство 45-го полка с большим рвением инструктирует подчиненных. Из показаний свидетеля Тура, и.о. начштаба полка: “Я видел, как Колыгин и Поповских инструктировали офицеров, которых вызывают в Генпрокуратуру, чтобы они отвечали: не были, не знаем, страдаем потерей памяти, а по возвращении просили их докладывать, о чем допрашивают. Это было неоднократно”. 

Павла Грачева и других крупных военачальников не допрашивают вообще. 

Высокие покровители полковника Поповских и К° тогда были все еще сильны. 

И все же, несмотря на вялость следственных действий, материалы накопились интереснейшие. 

* * * 

В октябре 95-го допросили командира особого отряда Владимира Морозова. Следователь у него деликатно поинтересовался: как, Владимир Витальевич, с учетом вашего богатого опыта вы видите операцию по устранению журналиста Холодова? Морозов ответил очень подробно. 

“Первое — изучение оперативно-агентурной обстановки вокруг Холодова. Род занятий, место жительства, маршруты движения, взаимоотношения в коллективе, семейное положение, круг его служебных и неслужебных интересов, связи Холодова по этим интересам. 

После изучения оперативно-агентурной обстановки выбирается способ убийства — проведение специальных мероприятий, которые могут заключаться во взрыве, применении яда, снайперской операции и так далее. 

На этой стадии разработки операции должны были знать, да и знали, что Холодову предстояло выступить в Государственной думе по ЗГВ, а у него не было для этого выступления материалов. 

Второе — составление схемы действий для уничтожения Холодова. При этом обязательно должен быть контакт с Холодовым непосредственного исполнителя или доверенного лица исполнителя.

Если Холодов работал с этими лицами по телефону, то на контакт с одним из них мог пойти по телефонному звонку. Кто-то должен был передать Холодову описание тайника и время работы тайника, то есть поставить Холодова в жесткие временные рамки. Тайник работает всего лишь один раз. 

Так, Холодов по телефонному звонку либо при личной встрече должен был получить предварительную информацию. Но лучше всего — личный контакт. 

В процессе личного контакта с Холодовым некто должен был убедиться в том, что он сам поедет за “дипломатом” на вокзал, а не пошлет вместо себя кого-то другого. 

Холодов должен был уложиться во время работы тайника. При такой организации подмена “дипломата” в камере хранения полностью исключена. В “дипломате” никаких документов не было и быть не могло, а он был начинен взрывным устройством. 



Работала от и до одна служба, одни направленцы. В день проведения акции обязательно должен был состояться контакт одного из направленцев с Холодовым для передачи ему сведений о месте нахождения тайника, документах, якобы находившихся в нем, жетона на получение “дипломата”, установки жестких временных рамок на изъятие тайника с тем, чтобы Холодов не вскрыл тайник-“дипломат” на вокзале или по пути следования в редакцию. 

Холодову могли определить время для изъятия документов в течение трех-четырех часов.

Чтобы Холодов не вскрыл тайник-“дипломат” до прибытия в редакцию, ему должны были сообщить шифр “дипломата” либо передать ключ от его замков вблизи редакции или в самой редакции... 

Третье — группа наблюдения за действиями Холодова после получения им информации о тайнике, месте его нахождения, способе изъятия, жестких временных рамках и передачи Холодову жетона от камеры хранения. 

Задачи группы наблюдения могли заключаться в исключении нежелательных контактов Холодова по пути следования к месту нахождения тайника-“дипломата” либо при возвращении Холодова с дипломатом в редакцию. 

Вполне возможно, что Холодова мог кто-то сопровождать из числа лиц, кого ему представили или кого он мог знать. Этот человек мог повстречаться с Холодовым по пути и сопровождать его. 

Вот такова примерная, на мой взгляд, схема подготовки и исполнения акции в целях ликвидации Холодова Дмитрия”. 

“Специалистом по планированию и подготовке подобных акций в полку я являюсь единственным”, — скромно добавил Морозов. И его отпустили с миром. 

Морозовская “схема” полностью совпала с другими материалами дела. 

Объяснить откровения Морозова чем-то, кроме веры в свою полную безнаказанность, я не могу... 

* * * 

Бывший зам Морозова Константин Мирзаянц в 96-м году ушел из отряда “по состоянию здоровья” (был контужен в Чечне). И стал работать в Ассоциации ветеранов спецназа “Витязь.” Если не ошибаюсь, заместителем гендиректора. 

Этой Ассоциации очень симпатизировал генерал Лебедь — Мирзаянц хорошо знал его еще с “приднестровских” времен. 

Ассоциация не бедствовала. Лебедь передал ей три миллиона (!) долларов. Но по назначению — рядовым ветеранам — эти деньги не дошли. 

В июне 96-го спецаппаратура зафиксировала разговор командира особого отряда Владимира Морозова с женой о его визите к Мирзаянцу. 

“Морозов: — Я приехал к Котику... Там... Так и так. У тебя в жизни куча проблем... Короче, мужики подогнали денежек немножко. 

Супруга: — За красивые глазки?

Морозов: — Да... Самое главное то, что они мне дали немножко денег. Чтобы у меня в жизни все было хорошо.

Супруга: — И где они?

Морозов: — Я их оставил в сейфе. Мне страшно их сюда нести. Пятьдесят тысяч долларов.

Супруга: — ... Они тебя купить хотят. Заранее толкают.

Морозов: — Дело в том, что они меня практически купили. Заранее, с потрохами. Ну, такая работа. Все равно рано или поздно надо будет отрабатывать.

Супруга: — И как ты собираешься отрабатывать? 

Морозов:— Я не знаю. Когда я задал вопрос, сегодня мужикам сказал: “Ставьте задачи”. (...) 

Супруга: — Какие задачи, Володя? Ты же завязал!”

Потом, после ареста, следователь поинтересовался у Мирзаянца: о чем шла речь? 

Ответ был таков: “Я лично дал Морозову 50 000 долларов на подразделение, и, насколько я понял, большая часть денег до военнослужащих подразделения не дошла, поскольку считаю, что Морозов ими распорядился по собственному усмотрению”. 

Что до отрабатывания полученных денег и “задач” — остается лишь догадываться, как оно могло происходить... Следователи этого не выяснили. 

* * * 

Еще одну “прослушку” того периода нам “прокрутили” в зале суда. На кассете была записана встреча Морозова и Мирзаянца. 

Они обсуждали коммерческие дела. 

В разговоре упоминались тысячедолларовые суммы, предстоящие разборки, мелькали слова “общак” и “крыша”... Собеседники решали проблему с какими-то тонарами, на владельцев которых, получавших с каждой точки до 150 тысяч “зеленых”, очевидно, надо было надавить. “Как вы планируете разговор с коммерсантами в палатке: вот, мы серьезная структура, какая — вам знать не надо...” — инструктировал Морозова Мирзаянц. “Приехать, вселить уверенность...” — вторил Морозов. Обсуждали, как делить заработанные деньги между военными из особого отряда... 

“Что я имел в виду под словом “общак”? Это к делу не относится!” — возмущался Морозов на процессе. А потом и вовсе перешел на английский язык: “Что такое крыша? Это руф. Что такое руф? Это крыша!” Вот и весь ответ...

Адвокаты же подсудимых договорились до того, что, мол, в разборках с коммерсантами роль членов особого отряда “была чисто представительской”. 

* * * 

В сентябре 96-го в следственную бригаду поступила еще одна “прослушка” семейной беседы Морозова. На сей раз имеющая прямое отношение к делу Холодова. 

Персонажи “радиопьесы”: 

СКОРЦЕНИ — заместитель Поповских г-н Прокопенко.

МАКСИМ — глава разведотдела штаба ВДВ полковник Поповских (такой позывной он использовал в Чечне). 

НИКОДИМЫЧ — заместитель начальника ГУОП МВД Батурин. 

МУРЗИЛКА — Константин Мирзаянц.

САНЫЧ и ТАТАРИН остались публике неизвестными.

“Морозов: — (...) Скорцени, Максим, Никодимыч...

Супруга: — Они тоже, как волки, сами по себе.

Морозов: — Саныч, Мурзилка, Татарин... Кто из них все-таки патриот и кто в какую дудку дует? Вот это вот непонятно.

Супруга: — Все будет нормально, главное — нам быть вместе. Вместе мы победим, правда?

Морозов: — Попробовать, может, перевалить их всех по одному? Как они мне надоели!

Супруга: — Пока не поздно, да? Мне кажется, стоит одного завалить, то все засуетятся.

Морозов: — А там четверо всего. Они дятлы.

Супруга: — А вдруг они не виноваты?

Морозов: — Да и хрен с ними. Они кучу невиновных людей на тот свет отправили. Наверное, невиновных, я так думаю. По крайней мере мне так кажется. Просто так, по приколу отправили.

Супруга: — Ну не по приколу, наверное. 

Морозов: — Не знаю, мне так кажется, прикол. Можно было всего этого избежать... 

Супруга: — Ну а ты сам собираешься что делать? 

Морозов: — Поприкалываться так же, как они. Чего бы и нет? Они же считают, что они боги, они могут перечеркнуть кого угодно... Они дураки! Придурки вообще! Сволочи они!

Из всех жертв, которые были, была только одна, которая действительно заслуживала внимания, что его действительно нужно было уничтожить, потому что он просто так убил кучу людей...”

(...)

“Морозов: — Я могу в принципе завтра-послезавтра дать согласие и на неделе иметь порядка двухсот тысяч долларов. Но я их должен отработать. Извини, а там противник совсем другой. Там бронированный, тяжелый, с кучей людей. В принципе нет ни одного человека, которого нельзя было бы достать. Даже президента можно достать при желании. Я раньше думал.

Супруга: — Маловато денег за такого бронированного.

Морозов: — Двести? Это только одна контора за него двести платит...”

(...)

“Морозов: — Слишком много людей на тот свет отправили, которые вообще к преступлению отношения не имели... Не хочу брать на халяву грех на душу. Я согласен работать бесплатно во имя людей, а не дерьма... которое к власти рвется. Это мне для чего? Надо разобраться во всем этом. Победить. Хотя бы для того, чтобы никто не страдал на халяву так. Этот корреспондент... Вопросы решить по-другому, полюбовно. Эти козлы захотели именно так. Пацан погиб, семья страдает... Кто-то дорого заплатил, наверное...” 

* * * 

Самое интересное, что этой кассеты как вещдока в материалах дела не оказалось. Морозова после ареста по поводу беседы с женой не допрашивали!

Обнаружили мы текст этой беседы в самом неожиданном месте — в томе дела с допросами арестованного Мирзаянца. 

Следователь Коновалов зачитывает Мирзаянцу куски “радиопьесы” и просит прокомментировать: кто, дескать, такие Никодимыч и Скорцени? Спасибо Мурзилке, хоть это объяснил. 

Текст в деле есть, а кассеты — нет. Без нее “расшифровка” как бы недействительна.

В самый последний момент, когда суд уже приближался к концу, кассету нашла где-то в недрах спецслужб государственный обвинитель Ирина Алешина. Хорошо, что спецслужбы свои сейфы не каждый год чистят. 

Оказывается, следователь Коновалов вернул кассетку тем, кто ее записывал. Не занадобилась она Коновалову. 

Что было в сотнях других “ненадобных” кассет — мы не знаем... 

К делу из двух сотен приобщили лишь три десятка... 

В суде Морозова об остросюжетном разговоре — в первый раз! — все-таки допросили. Ничего внятного он не ответил. По большей части криво улыбался. Зал суда с кучей адвокатов — это не кабинет следователя. В зале суда улыбаться проще... 

* * * 

Но вернемся к “доарестным” событиям.

Владимир Морозов отбыл с отрядом в Абхазию. В это время у него на службе, в Москве, следователи отважились произвести обыск. Нашли неучтенную взрывчатку — пластит. В расположении особого отряда, в “бесхозном” шкафчике. Чей пластит, откуда — установить не смогли. Однако суть не в этом. 

В Абхазии с Морозовым познакомился и общался сотрудник военной контрразведки г-н Телепегин. Как водится, вместе выпивали.

Слово г-ну Телепегину: “Морозов сел на свою кровать и стал читать письмо жены. Как выяснилось, в конверте была копия протокола обыска, произведенного в Москве, Морозов сильно волновался и нецензурной бранью объявил, что опять начинается тяжба с прокуратурой по уголовному делу об убийстве Холодова, никак не могут от него отстать...

Морозов жаловался на следователя, капитана военной прокуратуры, который, по его словам, сует свой нос куда не следует. Сказал, что этот следователь его достал, что Морозов уехал из Москвы, чтобы отдохнуть от следствия, развеяться немного, уйти от тех проблем и от дела, которое шьет ему прокуратура.

Точно не уверен, но, по всей вероятности, это сказал заместитель Морозова: мол, давай замочим того следователя, капитана. Обернулось все в шутку, все стали смеяться и эту тему больше не затрагивали. 

Морозов по своей инициативе рассказал, что он за свою службу неоднократно изготовлял мины-сюрпризы, в том числе и с использованием “дипломатов”, и учил этому своих офицеров. Говорил, что такая практика необходима каждому разведчику-диверсанту, и особенно военнослужащим 45-го полка. 

Морозов заговорил о Холодове в том смысле, что так ему и надо, как и всем другим погибшим журналистам. 

Смысл сказанного Морозовым сводился к тому, чтобы они сидели дома и никуда не совали носа, а воевать должны профессионалы. Говорил о журналистах, которые в начале чеченской войны искажали в СМИ действительность — подлинную картину трагедии возникшего конфликта. 

Морозов сказал, что он изготовил более десяти таких “дипломатов” и, возможно, один из них взорвался в руках у Холодова...” 

В Генпрокуратуру Телепегин и его начальники сообщили об этом разговоре далеко не сразу. Когда в суде спросили: “Почему?” — контрразведчики ответили лаконично: “Боялись за свою жизнь”. 

* * * 

Откровенничали о ту пору служащие 45-го полка и в столице нашей Родины. Член следственной группы г-н Хромых в канун 23 февраля зашел в кабинет к командиру полка Колыгину. 

“Он, находясь в состоянии алкогольного опьянения в своем служебном кабинете, заявил, что, когда услышал по радио о гибели Холодова, провел свое расследование и пришел к выводу, что убили Холодова его подчиненные. На мой взгляд, он это сказал, отдавая себе отчет в своих словах. Когда я ему сказал: а не проще ли это рассказать следствию, он ответил, что у него есть офицерская честь и своих подчиненных он никогда не сдает”. 

И не сдал — на официальных допросах Колыгин ничего “лишнего” не сказал. 

* * * 

Наконец следователи осмелились покуситься на тайну частной жизни полковника Поповских. Устроили обыски у него дома и на даче. Идет уже весна 97-го года...

Поповских начал “дергаться”. Он позвонил сотруднику ГУОП Короткову, входящему в группу проверки информации по делу Холодова (телефон “достал через знакомого”), и попросил о встрече. 

Коротков и его заместитель любезно подъехали в штаб ВДВ. Предложили Поповских дать показания на следствии. 

“Поповских сказал, что у него есть какие-то сведения, но он их скажет только на суде. Сказал: “Я офицер, и кто старше меня по званию, игнорировать их не буду. Но если что, я спрыгну с подножки последним”. Говорил, что в деле замешаны высокие чины”. 

* * * 

Полковника таки вызвали на допрос в прокуратуру. И сперва допросили его по записной книжке, обнаруженной во время обыска. Пометки в ней относятся к концу 93-го — началу 94-го года. 

“Р.Быков найти не могут его мат-лы принял Черняк (зам. редактора) Игорь Черняк его сын (У А Черн охрана)”. 

На другой странице: 

“Черняк (Комс. правда) корреспондент. В Моск. комсомольце — тоже какой-то корреспондент. Нужно разоб. М.б. не бить, но прекратить публикации против”. 

Роберт Быков — полковник, писавший на острые армейские темы для разных изданий. Он тесно сотрудничал с Димой Холодовым. 

Игорь Черняк — военный корреспондент “Комсомолки”, которого тоже, мягко говоря, не любили в Минобороны. 

По поводу этих людей Поповских ничего не вспомнил, а по поводу “корреспондента в “МК” пояснил: “Речь, возможно, идет и о Диме Холодове. С кем был разговор, не помню. Речь шла о том, чтобы разобраться, от кого поступают в “МК” компрометирующие армию материалы”. 

Позже память полковника прояснилась. Он рассказал более подробно: “В 94-м году, зимой, меня вызвал первый заместитель командующего ВДВ Пикаускас Освальд (к моменту допроса Поповских этот человек умер. — Авт.). Он был не один — присутствовал одетый по-граждански мужчина по имени Владимир, который предложил свои услуги по подготовке материала, за публикацию которого газету или корреспондента можно было привлечь к ответственности. Подставить журналистов и газеты, писавшие на армейские темы, путем передачи сфабрикованных материалов. 

Запись мною была сделана как резюме Пикаускаса в том плане: в случае если удастся привлечь журналистов к ответственности, то при этом их можно будет не бить”. 

Объяснение довольно корявое...

“Я отрицательно отнесся к такому предложению”, — завершил Поповских свой рассказ.

Но дезинформацию Диме все-таки принесли. Так искусно поданную, что он ее опубликовал.

Занятное совпадение, не правда ли? 

* * * 

Целый год после обнаружения этих интересных подробностей полковник Поповских наслаждался свободой. Он уволился из армии и пошел не в охранное агентство “Р.О.С.С.”, а в фирму покруче — “Нефтестройсервис”. Заместителем генерального директора. 

Впрочем, “Р.О.С.С.” Павел Яковлевич своим вниманием тоже не оставил. Он предложил услуги агентства своему новому начальнику, главе “Нефтестройсервиса”. Но тому услуги были не надобны — до тех пор пока на даче бизнесмена не происходит небольшой взрыв. И тогда бизнесмен заключил дорогущий контракт на охрану с Александром Капунцовым. 

Капунцовым, как “близким контактом” Поповских, начали интересоваться следователи. Интересовались они и Константином Барковским — ему полковник вместе со своим другом Батуриным из ГУОП помогли устроиться в фирму “Орнамент-трейдинг Д”. Занимавшуюся алмазами. 

Барковский должен был “стучать” на главу этой фирмы — у Батурина якобы возникли сомнения в честности директора... 

Следователи нашли “концы” возможной связи Барковского и Капунцова с делом Холодова. 

* * * 

Тем временем начальником отдела по расследованию умышленных убийств Генпрокуратуры стал Евгений Бакин. Начал анализировать уже собранные материалы дела. 

И пришел к выводу: пора “фигурантов” арестовывать. Мягко говоря, “робость” главы следственной группы Леонида Коновалова его не устроила. 

Из группы вывели сотрудников ГУОП. 

В начале 98-го года руководители ФСБ, МВД и Генпрокуратуры ( ее тогда возглавлял Юрий Скуратов) собрались на совещание и приняли принципиальное решение об арестах. 

* * * 

А Павел Поповских узнал, что его скоро должны арестовать. Узнал от своего друга Владислава Ачалова, а тот — от депутата Госдумы Льва Рохлина. Как случилась эта “утечка”, можно только догадываться. 

Полковник начал готовиться к обследованию и госпитализации по поводу “некритической” болезни. Одним говорил, что у него есть признаки астмы, другим — что обнаружилась опухоль щитовидки... 

“Приближенный” Поповских, Капунцов, тоже времени даром не терял. Он попытался “взять в оборот” молодого следователя Хромых, которому поручено исследовать личность подозреваемого. 

Хромых: “Капунцов стал звонить мне и предлагать встречу, говорить, что может устроить меня к себе на работу и что дело все равно не раскроют... Он был в курсе допросов Поповских. 

При встрече Капунцов показал мне видеозапись, где какой-то мужчина, представившись сотрудником спецслужбы, рассказывал, как западные спецслужбы разваливают Вооруженные силы, после чего подвел меня к тому, что, занимаясь расследованием убийства Холодова, я так же разваливаю армию...” 

* * * 

Незадолго до ареста между Поповских и его женой состоялся разговор, записанный спецслужбами. 

“Супруга: — Они распространились и дальше проверяют, к кому ты бросишься.

Поповских: — Ни к кому я не обратился. Я, это, тоже про себя подумал: а к кому бросаться, на хрен я нужен. 

Супруга: — Они, кажется, просто-напросто проверяют, этот слух дошел или нет. 

Поповских: — Дошел, я ж всем рассказал, ну... кому надо, кто работает.

Супруга: — В смысле, ты — непосредственный исполнитель?

Поповских: — Но, но, но... 

Супруга: — Ты непосредственный?

Поповских: — Ну не знаю, какой непосредственный, наверно. Чемодан отдал, то есть положил.

Супруга: — А, нет.

Поповских: — И позвонил.

Супруга: — А, это уж слишком, конечно. Значит, они уже...

Поповских: — На всякий случай, Люда, на всякий случай, береженого бог бережет, на всякий случай — это ты должна знать, и, соответственно, Бабат и его благоверная как свидетели должны это дело показать, а это так и было, что 15-го и 16-го числа, то бишь октября, мы были на даче с тобой. Вот. Убрали там листву, траву, и ты была там, и обратно ехали, приехали, ехали поздно...

Я тебе рассказываю, что должна помнить. Потому что я так буду вспоминать... 

Я оттуда не мог звонить, ни ходить, ничего. Все. Все вопросы отпали сразу же. Ну, уехал в пятницу после работы...” 

Речь идет о “графике” Поповских в октябре 94-го — попросту, о том, что следователи называют “согласованием алиби”. 

Знала ли супруга Павла Яковлевича обо всех тонкостях работы своего мужа? Это неизвестно. Родные обвиняемых имеют право не давать против них показания... 

Но вот кусочек еще одной “прослушки” — из беседы жены и сына полковника. 

“Супруга: — Так вот я его потихоньку раскачала, раскачала, и в конце концов он мне вот такое выдал. И я два дня вообще даже не могла говорить, ни на работе, ни дома. А потом как-то себя в руки взяла. Думаю, да что ж это такое? Ну это же тогда не работа, если ты что-то исполнил...”

Павла Поповских арестовали 4 февраля 1998 года. 

* * * 

Прослушивали спецслужбы и разговоры Владимира Морозова. После ареста полковника он звонит Барковскому, которого вызывали на допрос. 

“Морозов: — Ну чего, вложил Павла Яковлевича!

Барковский: — А меня больше никто не вызывал. Я их один раз послал, больше не зовут. 

Морозов: — Ты знаешь чего, он на Матроске (в “Матросской Тишине”. — Авт.) сидит сейчас уже.

Барковский: — Серьезно што ль?

Морозов: — Ну я не знаю, насколько это правда, но мне сегодня сказали об этом. Я думал, после твоего допроса начали заметать людей.

Барковский: — Нет, они мне позвонили в субботу. Я им сказал, что в понедельник не могу, работаю. Говорю: вы совесть имейте. 

Морозов: — И они решили тебя не ждать, загрести... И все. Вот блин! А, залипуха. 

Барковский: — Они думали, что этот, старший там, или следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации — на меня произведет какое-то впечатление.

Морозов: — И ты сразу испугался. 

Барковский: — Понимаешь? Если он после этого сказал свою фамилию, она оказалась такая знакомая. И я сказал — ну, здравствуйте. Чуть не сказал — наконец-то! Наконец-то вы и со мной поговорить хотите. 

Морозов: — Добрались.

Барковский (о Поповских): — Сам пошел?

Морозов: — Да нет, но он кому-то сказал, видимо по всему. Вот они сейчас пытаются выяснить, кто из его рук кушал, как говорится, кого он двигал по службе и так далее. Вот. Тот, наверное, и сделал. Но так как ты самый талантливый, то твоя кандидатура самая что ни на есть подходящая. Понимаешь? Почему тогда тебя таскать? То есть они пошли по контактам по его. И решили замутить всю эту херню.

Вот такая ерунда. Ой! Ну дятел! Это атас! Понимаешь! Это атас!

Барковский: — Что поделать!

Морозов: — Ой, ну дебил!

Барковский: — Я отвечаю на четко поставленные вопросы. Причем из трех вариантов — да, нет, не знаю, я выбираю вариант — не помню”. 

* * * 

Через несколько дней милиционеры абсолютно случайно выявили нового человека, который стал свидетелем по делу Холодова.

Сотрудники РУОП, никакого отношения к “холодовскому” расследованию не имевшие, задержали в Москве с неучтенным “стволом” г-на N. Вместе с N находился его приятель, г-н Кузнецов. Тренер-каратист.

Кузнецова начали допрашивать — кто такой, откуда. Как с N познакомился. 

И вдруг Кузнецов выдает РУОПовцам информацию: могу помочь правоохранительным органам. Близко знаю служащих 45-го полка — Морозова, Мирзаянца... Помогал им тренироваться. (По словам самих подсудимых, они обсуждали с Кузнецовым и свои “коммерческие” дела. То есть знакомство было действительно близкое.)

Кузнецов: “Примерно в октябре—ноябре 95-го года я заехал в отряд. Там встретил Морозова в нетрезвом состоянии. Он предложил и мне выпить. Я согласился. Выпили грамм по 200 водки в его кабинете. Завязался разговор о грехах человеческих. И Морозов мне рассказал, что убийство Холодова — его рук дело. Морозов сообщил, что такую задачу перед ними ставил начальник разведки ВДВ Павел Яковлевич, а по его, Морозова, догадкам, такая задача была поставлена начальнику разведки министром обороны Грачевым, который очень не любил писателей на военные темы об армии. 

Он передал Холодову чемодан под видом, что якобы в нем необходимые документы о продаже оружия в ЗГВ. Морозов говорил мне, что догадываются многие, что это сделал он, но о следствии по делу ничего не говорил”. 

Владимира Морозова арестовали 26 февраля. 

* * * 

Константин Барковский запланировал поездку — на Кубу, “поплавать с аквалангом”. Но его успели арестовать 24 апреля. 

Признания Барковского дали следователям лишние основания к аресту (24 июля) Александра Сороки, штатного минера особого отряда. А Капунцова берут 18 июля. 

Константин Мирзаянц, в отличие от Барковского, за границу таки уехал. Он заметил за собой “наружку” и дальнейшие события описывает так: “Я вылез в окно в ассоциации и без пальто пошел. Поехал в Минск, через белорусскую турфирму выехал в Чехию”. На несколько месяцев. Денег, по словам Мирзаянца, он взял с собой “немного” — 8000 долларов. 

Но как в Чехии узнать о ходе расследования? Хотят арестовать Мирзаянца или нет? 

И тогда он предпринял небанальный ход: за счет ассоциации “Витязь” (!) “выписал” в Прагу двух сотрудников Главка по оргпреступности МВД. Один из них — близкий знакомый Мирзаянца.

“В самом начале разговора Мирзаянц сказал, что он действительно в курсе обстоятельств убийства Холодова, но озвучивать их не будет. Как я понял, рассказать обстоятельства убийства Холодова Мирзаянц не хотел, потому что опасался своего ареста, а также потому, что боялся мести своих бывших сослуживцев — участников этого преступления. С Морозовым его многое связывает, много лет провели вместе, очень дружны, говорить про Морозова он ничего никогда не станет”. 

Получив от неплохо проведших время в Праге ГУОПовцев заверения: мол, возвращайся спокойно в Россию, ничего тебе не будет, — Мирзаянц прилетел к родным пенатам. Что удивительно — сразу его следователи и вправду не арестовали. Решились на это лишь в декабре 98-го... 

Прыжки с подножки

Арестованные вели себя по-разному. Разделились, условно говоря, на две группы. 

Морозов, Мирзаянц и Сорока придерживались одной линии: ничего об убийстве Холодова не знаем. 

А вот Поповских, Капунцов и Барковский начали “колоться”.

Первым “спрыгнул с подножки” — заложил своих подельников и еще немало народу — экс-глава разведотдела штаба ВДВ Павел Яковлевич Поповских. 

Человек, названный в газете “Завтра” “воином, перед которым каждый истинный патриот России благодарно склоняет голову”. 

Следователи называли его по-другому — “настоящим подарком”. Поповских начал выдавать информацию в огромных количествах. На здоровье он, кстати, тогда не жаловался. И об операции не просил.

С обвиняемым Капунцовым тоже оказалось легко работать. Как рассказал в суде один из оперработников, обвиняемый “просил приносить больше бумаги — будет писать о Поповских все, что знает, так как он, Капунцов, здесь по его вине”. 

Константин Барковский вымаливал гарантии, что его не осудят на длительный срок — впрочем, и без гарантий он сдал своих друзей с потрохами. 

Каждый, как водится в преступных группах, старался преуменьшить свою вину и переложить ее на других, в каких-то эпизодах запутать следствие. Но в целом картина получилась понятная. 

Показания “несвятой троицы”, подкрепленные другими свидетельствами, следственными экспериментами, “прослушкой”, экспертизами, — стали очень важной частью обвинительного заключения. 

Кстати, многие адвокаты, вступившие было в дело, отказывались потом защищать обвиняемых. Уж не знаю, что стало причиной. Но не исключаю: они испугались собственных подопечных...

* * *

О событиях, связанных с последними годами жизни Дмитрия Холодова, я уже рассказала “с внешней стороны”.

Посмотрим теперь на другую сторону — ту, которая “высветилась” на последнем этапе следствия. 

Павел Поповских: “Однажды, в середине декабря 93-го года, я доложил Грачеву информацию по итогам выборов в Госдуму военнослужащих, а он неожиданно разразился тирадой против “МК”, сказал, что Холодов его достал или достает. Грачев мне дословно сказал: “Обломайте ноги и заткните глотку”. Для меня это было неожиданно. Зазвонил телефон, и Грачев меня отпустил”. (При этом, по словам Поповских, был его зам — г-н Кравчук.)

“Вскоре меня пригласил командующий ВДВ Подколзин и сказал, что по требованию Грачева нужно разобраться с некоторыми журналистами, которые нападают на Грачева. 

На другой день после разговора с Подколзиным у меня состоялся разговор с Пикаускасом”. (Тот самый разговор, после которого в записной книжке полковника появились строчки: “М.б. не бить, но прекратить публикации против”. Подкинуть, мол, журналистам “дезу”.)

К слову — о “дезе”. Из показаний Александра Капунцова: “Поповских имел связи с журналистами, в том числе и с Холодовым, с которым контактируют, встречаются с ним, передают информацию “с изюминкой”, и на основе этого печатаются статьи... 

Поповских общался с журналистами, закладывая в тайники информацию. Иногда использовал камеры хранения”. 

* * *

Поповских: “В конце мая — начале июня меня пригласил к себе в кабинет Зуев. Сказал, что Грачев недоволен тем, что я не занимаюсь Холодовым, а тот Павла Сергеевича достал и надо разобраться. Я понял, что речь идет о физическом устранении Холодова”. 

Фигура заместителя командующего ВДВ по тылу, генерала Зуева, не раз встречается в показаниях Поповских. Остановимся на ней поподробнее. 

Зуев был одним из ближайших приятелей министра обороны Грачева (познакомились еще в середине семидесятых). И его “серым кардиналом” в воздушно-десантных войсках.

“О том, что Зуев мог решить с министром обороны любой вопрос, было известно главе ВДВ Подколзину, всем его замам, всем офицерам штаба ВДВ и командованию 45-го полка. Зуев был напрямую вхож к Грачеву”, — объяснял Поповских. 

Пал Сергеич постоянно брал своего верного товарища в загранкомандировки (хотя зачем, казалось бы, десантному “тыловику” вникать в международные военные отношения). А верный товарищ пособлял Пал Сергеичу с ремонтом квартиры и дачи — эта-то сфера тыловику была как раз очень знакома. И ресурсы под рукой имелись: цветную плиточку там достать, сантехнику...

В общем, друзья — не разлей вода. 

* * *

Павел Поповских: “Весной 94-го года, после разговора с Подколзиным и Зуевым я сказал Морозову, что Грачев требует, чтобы мы занялись Холодовым. И сказал Морозову, что нужно поколотить Диму, чтобы он пришел в редакцию с фингалом (синяком), и чтобы газета об этом написала. Хотел таким образом остановить Грачева в его замыслах по отношению к Холодову. Публикация в газете про избиение остановила бы более серьезные намерения Грачева по устранению Холодова. Холодову должны были дать понять при избиении, что это по поручению Грачева. 

Но в разговоре с Морозовым я обозначил, что у Грачева по поводу Холодова более серьезные намерения. 

Морозов с Холодовым не был знаком, он ничего не ответил, а только выслушал. Поставленная мною задача Морозовым не была выполнена, он мне о выполнении не докладывал.

О том, что я ставил Морозову задачу, я говорил старшему офицеру разведки ВДВ Иванову Петру. Он курировал 45-й полк от разведотдела и вплотную занимался особым отрядом. Ему я тоже ставил задачу, что Морозов должен поколотить Холодова, но для каких целей — не сообщал, а сказал только, что это было требование Грачева. Иванов промолчал, я понял, что он задачу принял к исполнению”.

Заметьте, как хитро признается Павел Поповских: “давал задание просто поколотить”. Но при этом рассказал Морозову о “более серьезных намерениях” Грачева. 

А если Морозов что не так понял — это, мол, личная проблема Морозова...

* * *

В самом конце июня Дима “пропал” — после обширной статьи о коррупции в ЗГВ. Зная, что он собирался к десантникам в Кубинку, мы начали его искать. 

Поповских: “Когда Холодова искали, в том числе и через штаб ВДВ, и через меня, я нашел Морозова и спросил, не они ли устроили исчезновение Холодова, Морозов сказал — нет. Тогда я еще раз ему сказал, что ни в коем случае Холодова устранять не надо, максимум что нужно — чтобы Холодов пришел в редакцию с синяком. Сказал, что самому Морозову заниматься этим не надо, а лучше найти хулиганов. Морозов промолчал”. 

“Кремень”-Морозов на следствии все-таки давал иногда небольшую слабину. Эту часть показаний полковника он подтвердил: “Как-то летом 94-го года, наверное, дежурный по 45-му полку позвонил дежурному особого отряда из Кубинки в Сокольники. По словам того дежурного или одного из зам. командира 45-го полка, в штаб полка, что на Кубинке, позвонили из штаба ВДВ и сообщили, что исчез Холодов, и спросили, не убили ли мы Холодова или не сделали ли с ним что-нибудь”.

Риторический вопрос: с какой стати звонят именно Морозову — не Петрову, не Сидорову?

* * *

Поповских: “Летом 94-го года я доложил своему непосредственному начальнику, главе штаба ВДВ генерал-лейтенанту Беляеву, о требованиях Подколзина и Зуева в смысле физического устранения Холодова. Беляев сказал, что он ничего не знает, что это мои проблемы. Этими разговорами я делился со своим заместителем Кравчуком”. 

“В сентябре Зуев вызвал меня в кабинет и встретил меня вопросом: “Вы когда уберете Холодова?” Сказал, что Грачев требует, чтобы мы занялись Холодовым, его убрали, а иначе Грачев разгонит 45-й полк. Я возражал.

После угрозы Грачева расформировать 45-й полк я снова повторил Морозову последний с ним разговор о Холодове. На этот раз я сказал Морозову, что Грачев хочет крови, если мы не займемся Холодовым. Еще раз сказал Холодова поколотить, желательно чужими руками”. 

* * *

В показаниях Александра Капунцова — ракурс другой. Роль Поповских выглядит самой мрачной. Из слов Капунцова становится понятно: именно начальник разведки ВДВ дал задание своим “доверенным людям” следить за Холодовым. Сначала — следить. А потом — и передать ему “дипломат”.

“Осенью один раз я выезжал к редакции “МК”, чтобы выявить контакты Холодова с каким-то военнослужащим. 

Мне позвонил заместитель Поповских Кравчук и попросил дать на время мою машину для служащих особого отряда. Я отказался давать машину, но тогда Кравчук сослался, что это просьба Поповских, и я согласился повозить ребят на своей машине сам. 

Взял ребят в Сокольниках и поехал с ними к редакции газеты “МК”. Целью этой поездки было выявить контакт какого-то военнослужащего с каким-то гражданским лицом, как оказалось потом, это был Холодов. Надо было разобраться, что за контакт, какой контакт, кто в этой информации заинтересован и какой вред она может нанести службе. Она могла нанести вред обороноспособности. 

Точно помню, что около редакции были я, Барковский, еще кто-то. Чуть позже к редакции подъехали Морозов и Демин (член особого отряда. — Авт.). 

Когда Морозов и Барковский увидели встречу какого-то военнослужащего и гражданского, кто-то из них попросил меня подойти к этим двоим и задержать их на несколько секунд, чтобы можно было сфотографировать военнослужащего. Я сделал это, подошел к ним, о чем-то спросил и ушел...” 

* * *

Дмитрий Демин, офицер особого отряда спецназа 45-го полка, допрошенный позже, об этом эпизоде не вспомнил. Но вспомнил о другом. Из признания Демина на следствии можно сделать вывод: слежка за Холодовым шла очень плотно. По всем правилам спецопераций... И одним из главных действующих лиц на этом этапе был Владимир Морозов. 

“Летом 94-го года, во время проведения с военнослужащими особого отряда занятий по агентурной подготовке, Морозов поставил задачу проследить за корреспондентом Холодовым от места его работы до его дома или до места следования, провести за ним скрытое наблюдение, обследовать местность около редакции газеты “МК”. Морозов представил эту задачу как отработку учебного задания. 

На машине отряда приехали в район станции метро “Улица 1905 года”. Были еще прапорщики Петин и Черных, их, по-моему, дал Морозов. 

По времени приехали приблизительно к концу рабочего дня, точного времени, когда Холодов должен был выйти из редакции, не знали. 

Через некоторое время я увидел Холодова. Когда Холодов пошел по направлению к метро, показал его Петину и Черных и поставил им задачу проводить корреспондента до того места, куда он поедет. После этого они пошли следом за Холодовым, а сам я уехал в расположение части.

На следующий день Петин и Черных доложили, что поехали за Холодовым на метро, затем на электричке в какой-то подмосковный город, довели его до дома и установили его точный адрес, который назвали. О выполнении задачи я доложил Морозову, который отреагировал обычно — типа, провели занятие, и ладно”. 

Вспомним морозовскую “схему по подготовке и исполнению акции против Холодова Дмитрия”. Первый этап — выявить связи, изучить маршруты...

О ведущей роли Павла Поповских и Владимира Морозова в разработке акции следователям поведал и Константин Барковский. Он тоже признался в слежке за Холодовым.

Барковский: “В конце сентября 94-го года я обратился к начальнику разведки ВДВ полковнику Поповских с просьбой о моем трудоустройстве — к тому времени я оказался безработным. В то время мы часто общались, обсуждали ситуацию в армии, тот вред, который, по его, Поповских, мнению, наносили статьи негативной направленности в СМИ, в “МК”. Поповских намекал мне, что разведывательный отдел ВДВ, и он в частности, ведут некоторую работу по дискредитации СМИ. 

Что же касается моей просьбы, то через некоторое время Поповских предложил мне работу в должности замгендиректора предприятия по огранке алмазов “Орнамент-трейдинг Д”... 

После этого разговора Поповских сказал, что у него ко мне будут несколько небольших просьб о встречных услугах, которые я легко смогу выполнить. 

Поповских попросил меня некоторое время осуществлять наблюдение за Холодовым — автором ряда негативных статей об армии — с целью выявить источник утечки информации о Вооруженных силах и по возможности выяснить какие-либо негативные факты об образе жизни Холодова. Эта просьба Поповских была изложена мне как продолжение наших с ним бесед о вреде статей таких корреспондентов, как Холодов, для имиджа армии. Целью этого наблюдения Поповских назвал последующую дискредитацию газеты “МК” и корреспондента Холодова как личности. 

В ходе разговора Поповских показал мне фотографию Холодова. Она была изготовлена на улице, то есть в условиях города, а не в помещении. 

На следующий день, в самых первых числах октября, мы с Морозовым подъехали на его машине к зданию редакции “МК”, где Морозов показал мне Холодова. 

В течение 10—12 дней я периодически осуществлял за Холодовым скрытое наблюдение, время для моих действий мне говорил Поповских, которому я сообщал о результатах. 

Иногда при наблюдении мне помогал Александр Капунцов”. 

В одной из предыдущих глав я рассказала, что сотрудник ЦОС ФСК Владимир Мурашкин во время встречи с Димой заметил следящего за ними мужчину. 

Следователи вызвали Мурашкина на опознание. Среди семи статистов он опознал Барковского. “Это тот самый человек”, — однозначно сказал потом Мурашкин в суде.

* * *

“Осуществляя наблюдение”, Барковский не забывал и о коммерческой карьере. Для того чтобы оформиться в “алмазную” фирму, ему срочно понадобился общегражданский паспорт. Военным он не положен, и, хотя Барковский уже уволился из армии, ему все было недосуг переделать документы.

Чтобы “убыстрить процесс” в военкомате, Барковский решил попросить содействия Поповских. За несколько дней до взрыва поехал к нему на работу, в Сокольники.

И тут Барковский, как вытекает из его слов, стал свидетелем еще одного этапа операции “Холодов” — сборки “взрывного” “дипломата”. 

“Когда я приехал, Поповских еще не было на месте, и я решил зайти в особый отряд к Морозову. В кабинете у Морозова я увидел, как он монтирует взрывное устройство — чемодан-“дипломат”. 

У меня состоялся короткий разговор с Морозовым, в ходе которого он объяснил мне, что само взрывное устройство изготовил Александр Сорока, а он, Морозов, пытается сделать из чемодана и взрывного устройства мину-ловушку. 

На вопрос, почему он не использует мину-сюрприз заводского изготовления, Морозов дал понять мне, что “заказ левый”. 

Я не стал ему мешать, поняв, что он занят, и пошел ждать Поповских в штаб части”.

Барковский Маркелову не друг, но истина дороже: их показания совпадают. Показания Барковского о деталях взрывного устройства, которые он видел, совпали и с результатами экспертиз. 

* * *

Про финальную часть “операции” следователям рассказали и Константин Барковский, и Александр Капунцов. Из их признаний следует: именно Поповских велел положить “дипломат” для Холодова в камеру хранения, и “дипломат” этот любезно предоставил Морозов.

Барковский: “У Поповских была ко мне еще одна просьба — положить какие-то документы в камеру хранения на Казанском вокзале утром 17 октября 94-го года. 

Он сказал, что эти документы — дезинформация для “МК”, после публикации которой и последующего разоблачения люди поймут некомпетентность и лживость этих газетчиков в военных вопросах. 

Поповских также сказал, что мне домой должен позвонить Морозов и договориться о деталях передачи мне документов. 

В последующие дни, 15 или 16 октября, у меня состоялся телефонный разговор с Морозовым, в ходе которого мы обговорили время и место нашей встречи (7 или 8 часов утра 17 октября у входа в метро в здании Казанского вокзала). 

Утром 17 октября я подъехал к вокзалу, где встретился с Морозовым. Он был один и передал мне во время разговора “дипломат”, как он заявил, с документами (“компроматы” для “МК”). Я почувствовал по весу, что “дипломат” не пустой, в нем что-то находилось. 

Морозов сказал, что меня издалека будут подстраховывать. Я положил “дипломат” в камеру хранения Казанского вокзала, вернулся к Морозову и отдал ему жетон. Видел, что вместе с Морозовым к зданию вокзала на автомашине подъезжал Мирзаянц.

После этого я сел на такси, и уехал в Рязань, в военкомат”.

“Услышав, что произошло в “МК”, я понял, что меня против моей воли использовали в подготовке и совершении преступления.

Делать явку с повинной в правоохранительные органы я не мог, так как опасался за свою жизнь и за безопасность моей семьи”, — завершил Барковский собственноручно написанное заявление на имя генпрокурора Скуратова. 

* * *

По словам Капунцова, Поповских объяснил ему необходимость передачи “дипломата” другими причинами. Если Барковскому полковник, как значится в материалах дела, говорил о “дезинформации для “МК”, то сотруднику охранного агентства “Р.О.С.С.” — уже об “имитации покушения”... 

Но никакой “имитации” не произошло — прогремел взрыв, унесший жизнь журналиста. 

Александр Капунцов: “Поповских признался мне в больших проблемах. Мол, он симпатизирует журналисту Холодову, а тому грозит опасность непосредственно от начальников Поповских, кого-то из штаба ВДВ. Назвал “человека с птичьей фамилией”, очевидно, Грачева. 

Поповских разработал некий план, как уберечь Холодова от опасности. Устроить имитацию покушения. 

Информацию для Холодова Поповских якобы собирался заложить в некий контейнер, который мог быть “дипломатом”, чемоданом, сумкой — в моем понимании, его идея заключалась в том, что при вскрытии находившаяся внутри информация должна была уничтожиться, не нанося окружающим никакого вреда, а образовать шумовой эффект, какой-либо дым и так далее.

Вроде бы он все это поручил Морозову. Позднее говорил мне, что “дипломат” должен был сделать Морозов. Поповских подключил к осуществлению этого плана Барковского...”

Поповских, по словам Капунцова, дал ему жетон от камеры хранения на Казанском вокзале и поручил передать его Холодову. Кто и как договорился о встрече с журналистом — Капунцов не ведал... 

* * *

Капунцов: “Выполняя просьбу Поповских, я взял у него жетон и прибыл к зданию Казанского вокзала. Это было ранним утром.

Со слов Поповских, после получения жетона Холодова должны были охранять подчиненные Поповских. Я заметил нескольких человек из особого отряда — часть этих лиц должна была последовать за Холодовым.

Заметил Морозова и Барковского и посчитал, что они меня подстраховывают”. 

Тут показания Капунцова не совпадают с показаниями Барковского. Барковский утверждал, что, положив “дипломат” в камеру хранения и отдав жетон Морозову, он уехал в Рязань. 

Но ни один из “рязанских” свидетелей ни на следствии, ни в суде не подтвердил, что Барковский именно утром и днем 17 октября был в этом городе... А некоторые так прямо и говорили: не был, не видели. Хотя Барковский, пытаясь подтвердить алиби, на этих людей ссылался. 

Капунцов: “Когда я приблизился к Холодову, то понял, что он передумал брать “дипломат”.

Чем мог быть вызван отказ Димы? Мы не знаем. По одной из версий, для подтверждения “стопроцентной надежности” ему должны были еще раз перезвонить. Но не дозвонились (была же запись в журнале звонков “МК” от некоего “Андрея”). И Дима остерегся. 

По другой — его насторожил Капунцов, человек, Диме не представленный. 

Но это всего лишь версии... 

* * *

Александр Капунцов: “Холодов пошел к подземному переходу, а я позвонил Поповских. Он сказал, что Холодов должен был сразу забрать дипломат. Я понял со слов Поповских, что произошел какой-то “срыв” и что Холодов должен приехать на рабочее место. Тогда я предложил, что направлюсь в ИПК (Издательско-промышленный комплекс “Московская правда”, в чьем здании находится “МК”. — Авт.) и выясню, что случилось, а когда выясню все обстоятельства действий Холодова, то ему позвоню. 

Поповских сказал, что там будут ребята, то есть Морозов и Барковский. Как я понял, они должны были направиться с Казанского вокзала”. 

Здесь Капунцов снова опровергает слова Поповских и Барковского об их “неведении”: полковник контролировал операцию от начала до конца, и Барковский ему помогал самым активным образом. 

* * *

Вернувшись на работу, как известно из материалов дела, Дима все-таки получил жетон. Скорее всего от человека, которого, в отличие от Капунцова, он знал лично. И скорее всего перед этим Диме кто-то позвонил, подтвердив на сей раз “стопроцентную надежность” контакта. 

Вспомните — один из свидетелей видел Диму на улице с неким “темноволосым качком-шкафом”.

Под это лаконичное описание в принципе больше всех “фигурантов” подходит Константин Мирзаянц... 

У Мирзаянца, как вы уже поняли, было немало друзей в спецслужбах. А Маркелову, например, он говорил: “Я много лет являюсь сотрудником ФСК”. Мирзаянц вполне мог представляться Холодову “крутым ФСКшником”. Быть тем самым “источником”, на который Дима возлагал большие надежды. 

И познакомить их вполне мог Павел Поповских.

Но прямых подтверждений всего этого в деле, увы, нет. 

Поэтому человека, передавшего Диме жетон, обвинители в конце концов назвали просто: “один из членов преступной группы”.

* * *

Кстати, в существовании жетона судья Сердюков, как мы поняли из приговора, вообще усомнился! Не поверил свидетелю Вадиму Поэгли — Диминому начальнику. Почему не поверил — судья не объяснил. 

А ведь Холодов показал жетон Вадиму. Ведь Поэгли сразу же рассказал об этом следователям.

И опознал потом похожий “номерок”. Который следователи взяли из камеры хранения на Казанском вокзале. 

Той самой камеры, кладовщик которой признал: 17 октября молодой человек получал у него “дипломат”...

* * *

Капунцов, согласно его показаниям, подъехал к редакции уже в тот момент, когда Дима снова собрался ехать на Казанский вокзал. 

“Когда Холодов вышел из здания комплекса и пошел к машине, я догнал его со спины. Когда я вышел из своей машины, не помню, находились ли там Морозов и Барковский.

Разговор у нас с Холодовым был короткий, мне показалось, что Холодов как бы отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи, — типа, сам все сделаю, без посторонней помощи. 

Тогда я сказал, чтобы он меня подождал, я поеду за ним на своем автомобиле для обеспечения его безопасности. 

После этого Холодов пошел к своей машине, а я — к своей. Но она не заводилась, аккумулятор сел. 

Из опыта свой работы в охранной фирме я знал, что наиболее часто нападения на людей происходят во время их входа-выхода с работы или из дома. Предположив, что по пути следования Холодова на Казанский вокзал и обратно с ним ничего не произойдет, я решил, что наиболее опасное для Холодова место будет около входа в редакцию. Решил дожидаться там”. 

* * *

Дима доехал до Казанского на редакционной “дежурке”. Обратно вернулся на метро...

Александр Капунцов: “Я точно помню момент, как Холодов идет ко входу ИПК с дипломатом в руках. В этот момент в моей машине находился только Барковский. Я сказал ему, что пойду, встречу Холодова. 

Он шел быстрым шагом со стороны метро. Я увидел, что за ним следуют три незнакомых человека, которые интуитивно показались мне чем-то подозрительны, я вышел из свой машины и быстро пошел навстречу Холодову. Проходя мимо него, я спросил: “Все ли нормально?”, он ответил, что да, и, не глядя на меня, не оглядываясь, прошел дальше ко входу. 

Эти трое людей прошли мимо входа в комплекс, и после этого они потеряли для меня интерес. Холодов к тому времени уже зашел в здание. Я вернулся в машину, Барковского там уже не было, замки были открыты. Я сел в машину и стал ждать Барковского и Морозова.

Через некоторое время они оба сели ко мне в машину. О том, где находились, мне не сказали”. 

Димка поднялся в “МК” — в последний раз. Сказал Поэгли о полученных документах. И пошел по редакционному коридору в кабинет, где через несколько мгновений прогремел взрыв.

Капунцов: “То ли Морозов, то ли Барковский сказал, что Холодов должен был перекопировать какую-то информацию, после чего появиться в окне и дать сигнал о том, что все нормально. 

Морозов или Барковский отсчитали по стене какое-то окно на здании. Попросили меня посмотреть и сказать, появился ли Холодов в этом окне. Но так никто и не появился. 

Вдруг сверху раздался звон разбивающегося стекла. Я резко посмотрел вверх и увидел, что на меня летят осколки. 

Я от неожиданности отскочил, помню, что при этом задел какую-то женщину, она мне что-то сказала по этому поводу. Я даже подумал, что она может заподозрить меня в причастности к разбитию этих стекол. После этого я резко побежал к машине, где сидели Морозов и Барковский.

Морозов еще спросил, почему я побежал, на что я ответил, что вместо появления Холодова в окне на меня полетели стекла. Морозов сказал, что это не повод для того, чтобы бежать. Он был абсолютно спокоен. 

Я сел за руль. Морозов сказал: “Давай, езжай”. Когда мы отъехали от того места, где стояли, Морозов сказал, что Барковский пойдет, разберется, что произошло. Барковский вышел из машины и пошел ко входу в здание. 

Морозов сказал мне уезжать, сам проехал со мной немного, метров 30—50, и вышел из машины. 

Я уехал в офис фирмы “Р.О.С.С.”. Позвонил Поповских, стал ему рассказывать о том, что произошло, но он меня прервал, сказал, чтобы я подъехал к нему, что я и сделал”. 

* * *

После этого Капунцов, по его словам, зашел в кабинет, где собрались Поповских, командир особого отряда Морозов, Барковский и некоторые другие офицеры особого отряда. 

Капунцов показал: “Они сидели на стульях и молчали. Поповских попросил меня рассказать при всех обо всех моих действиях... После того как я все рассказал, он сказал, что я могу быть свободным”. 

А Павел Поповских на следствии между тем продолжал придерживаться своей версии: во всем виноват лишь Владимир Морозов. 

Поповских: “О том, что в редакции “МК” произошел взрыв и погиб Дмитрий Холодов, я услышал по радио в своем кабинете. Это известие явилось для меня неожиданностью. 

Не веря тому, что это сделали наши, я сходил к Подколзину, затем к Беляеву и Зуеву. И каждому поочередно доложил, что я таких приказаний убивать Холодова никому не давал, мои подчиненные к этому взрыву не причастны. 

Каждый из них отнесся к моему сообщению спокойно. По реакции же Беляева я понял, что он мне не поверил. 

Примерно через час ко мне в кабинет зашел Кравчук. Я спросил его, не наши ли подчиненные устроили взрыв в редакции газеты “МК”. 

На мой вопрос он коротко ответил: “Наши”. Я попросил Кравчука привести Морозова ко мне... 

Вместе с Кравчуком вышел на улицу. У крыльца штаба стоял Морозов — у него пропуска в штаб ВДВ не имелось. Я спустился с лестницы и отошел с ним в сторону. Не помню, ходил ли с нами туда Кравчук. 

Я спросил Морозова, кто взорвал Холодова. Морозов ответил, что он. Коротко ответил: “Я”. Пытался мне объяснить, что все сделано чисто. По своему тогдашнему состоянию я не мог его дальше слушать и сказал ему, чтобы он уходил. Работать я не мог в силу переживаний, как и сейчас переживаю тот день. И никому не желаю таких переживаний...” 

* * *

Павел Яковлевич в “силу переживаний” решил, по его словам, держаться скромно. 

“Понимая, что я и мои подчиненные попали в большую беду, что мое признание может стоить мне жизни, что жаловаться некому, так как Грачев находится на вершине власти, я решил скрывать все и всех. Спустя неделю Зуев тайком привез меня в комнату отдыха министра обороны в здание Генерального штаба, где я доложил Грачеву, что задачи убивать Холодова не ставил и не знаю, кто это сделал. Я дал ему понять, что буду молчать, чтобы никто об этом не узнал...

Я понимал, что и Подколзин, и Зуев, и Беляев, и сам Грачев знают действительное положение дел и понимают мое отрицание как намерение все скрыть”. 

Снова — очень “хитрые” признания. В “большую беду”, по словам Поповских, он попал неожиданно для себя. 

Вот странно — давал указание Морозову только побить Холодова, но объяснил, что при этом начальство “жаждет крови”... Вот странно: Морозов после этого почему-то решился на убийство... Вот странно: Поповских решил “скрывать всех и вся”...

Где логика?

Повторю: каждый член преступной группы на следствии всегда путает следы и преуменьшает свою роль в преступлении... 

n n n 

Дальше Поповских поведал следователям, что его вместе с 45-м полком отправили под Новый год в первую чеченскую командировку. Там он рассказал Грачеву, что за территорией полка следит “наружка”. После этого, как я уже писала, Грачев попросил министра внутренних дел Ерина оставить Поповских и 45-й полк в покое.

Предполагаю, что Пал Сергеича известие о “наружке” могло сильно взволновать... 

А потом особый отряд начал попадать в очень опасные ситуации. На войне, конечно, как на войне, но... 

Павел Поповских: “31 декабря 94-го года я получил задачу высадиться на пяти вертолетах МИ-8 с небольшим отрядом (60 человек) почти в центре Грозного на стадионе завода “Красный молот”, но по объективным условиям и в связи с поздним временем высадки вертолетчики отказались вылетать. 

Если бы вылет состоялся, шансов выжить у всего отряда во главе со мной не было никаких. Задачу своему отряду мог поставить только сам министр обороны”. 

Чуть позже на колонну особого отряда сбросил бомбы свой же, российский “штурмовик”. Об этом Владимир Морозов рассказал в суде: “Были потери — в масштабах страны небольшие, а для нас очень серьезные. Шесть процентов убитыми и ранеными...” 

* * *

Во вторую чеченскую командировку ни Поповских, ни Морозов не поехали — а поехал Маркелов. 

Павел Поповских: “Сложившуюся ситуацию, когда руководство знало истинного виновника гибели Холодова, я стал эксплуатировать в интересах возглавляемой мной службы. В 95—96-м годах мне удалось в условиях всеобщего сокращения армии и ВДВ, отсутствия средств и вооружения сформировать и вооружить отряд беспилотных самолетов-разведчиков, отдельных разведывательных батальонов в ВД дивизиях”. 

Браво, Павел Яковлевич, защитник земли русской! Не абы для чего “использовал ситуацию” — для укрепления обороноспособности... 

Поповских: “Все это время Зуев и Подколзин постоянно интересовались ходом расследования по делу об убийстве Холодова, а я регулярно докладывал им о том, что мне становилось известно, по возможности скрывая от следствия известные мне факты. 

Таким образом, я все глубже и глубже увязал во лжи и подставлял себя под подозрение. Я уже давно сожалею об этом, но решимости признаться у меня не хватало, кроме того, я очень любил свое дело и своих подчиненных, которых в то же время втягивал в процесс сокрытия этого преступления. Я рассчитывал, что в крайнем случае сумею признаться последним. 

В то время в России была другая внутренняя и политическая обстановка, и я не считал необходимым еще более ее дестабилизировать, оглашая известные мне факты по делу Холодова. Министерство обороны — это тоже государственный орган. Я считал своим долгом защищать интересы МО. А сейчас — другое дело. Я не государственный человек, а пенсионер”.

И правда: кому, как не государственному человеку Поповских, было защищать интересы России и Минобороны — пусть даже довольно извилистым путем.

Обратно на подножку

Не допросить министра обороны Павла Грачева и его “приближенных лиц” после откровений Поповских было невозможно. Да и проще уже было — ведь у министра появилась приставка “экс”. 

Пал Сергеич дал показания, суть которых подтвердил потом и в суде.

Самое занятное, что разговора с Поповских о “ломании ног” и “затыкании глотки” он не отрицал. 

И бесед с главой ВДВ Подколзиным о прекращении публикаций журналиста — тоже. 

“Участник процесса: — Заявляли ли вы публично, что жаль, что десантники не могут заткнуть рот этому писаке?

Грачев: — Да, давал указание Подколзину...”

“Судья: — В ходе предварительного следствия Поповских неоднократно показывал, что вы давали ему указание “заткнуть рот и переломать ноги” Холодову. Что вы можете пояснить?

Грачев: — Это необоснованно и неправильно понято. Не думаю, что такой грамотный офицер, как Поповских, мог понять это как приказ убить Холодова. Мои слова могли понять неправильно...”

“Я вовсе не имел в виду физическое устранение журналиста, — много раз повторил Пал Сергеич. — Я просто хотел, чтобы ему все правильно объяснили, воспитали его”. Интересно, что и как хотели объяснить Холодову, отрезав ему все пути официального доступа к армии...

Но этот аргумент Грачева был принят. 

Пал Сергеич и его приближенные на допросах пытались создать впечатление, что Холодов — “никчемный, неопытный писака”. “Теленок”, — сказал Грачев про Диму в “Матросской Тишине”.

Не слишком ли много внимания “теленку” уделял министр обороны, пока Дима был еще жив?

На допросах Грачев вообще много врал. Говорил, что сын, когда о нем написал Холодов, служил в Могочах — а сынка из Могоч давно перевели в 45-й полк ВДВ...

Говорил, что никаких таких особых отношений у него с главой разведки ВДВ Поповских не было...

Незадолго до допроса в суде Пал Сергеич дал интервью нашему корреспонденту. Тот подошел к Грачеву на очередном теннисном турнире для “элиты”. Правда, Грачев не знал, что корреспондент — из “МК”. 

“Я настолько для родины много сделал, чтобы такого мальчика убивать или какую-то там команду давать... 

А в суд, я желаю, чтобы меня побыстрее туда пригласили. И я попрошу у судьи, чтобы рассказать, как шло следствие, в том числе и как разговаривали со мной, как допрашивали в комнатах — там, где сидят, наверное, уже уголовники, в необустроенной комнате, безо всего. Это меня, бывшего министра, так относились!”

На процессе Пал Сергеич про то, как к нему — бывшему министру обороны! — относились следователи, почему-то смолчал. 

А следователи ведь и вправду повели себя нехорошо — ну как могли допрашивать крупного государственного деятеля в “необустроенной комнате, безо всего”! Надо было деятелю кресла мягкие, цветной телевизор, бар поставить. И — памятник. За то, что для Родины сделал. 

За разваленную армию.

За мальчиков, умиравших в Чечне, как воображал себе Пал Сергеич, “с улыбкой на устах”. 

* * *

Допросили следователи и Подколзина с Зуевым. И других военных, которые, по словам Поповских, знали о распоряжении “разобраться” с журналистом Холодовым.

Экс-глава ВДВ Подколзин отвечал четко: никаких таких задач он не получал и никому не ставил. 

Его заместитель Зуев вел себя так же. Но не стеснялся при этом говорить на следствии: “Холодов обгаживал Вооруженные силы, да, обгаживал!”. 

Военные менее значительных рангов выбрали иную тактику. 

Мол, были у них с Поповских разговоры о Холодове. Но только “общего плана”.

Свидетель Иванов, зам Поповских, к примеру, сказал: “Мне запомнился разговор с Поповских в том смысле, что Грачев требовал через Зуева от Поповских разобраться с Холодовым в целях прекращения его публикаций об армии и, возможно, о самом Грачеве”. 

А больше Иванов ничего такого не помнит. 

В общем, все по инструкции: “не были, не знаем, страдаем потерей памяти”.

Еще пример: свидетеля Кравчука, другого зама Поповских (г-н Кравчук, по словам полковника, слышал зимой 93-го слова министра: “Обломайте ноги и заткните глотку”), вызвали с Поповских на очную ставку. 

Там Кравчук поведал: “У Грачева на столе лежали газеты, и он сказал, что на страницах прессы его обливают грязью и что он мог бы сам дать необходимые разъяснения в газеты. Кажется, Грачев фамилий корреспондентов не упоминал. Это в памяти не зафиксировалось”. 

Еще Кравчук заявил: “Как я понял, Зуев негативно отнесся к Поповских за то, что к Холодову не приняты меры”. 

И наконец: “У меня с Павлом Яковлевичем был разговор о положении дел в разведотделе штаба ВДВ, и Поповских сказал, что руководство оказывает на него давление, чтобы поработать с прессой на предмет прекращения антиармейских публикаций. Разговора о способах не было. Фамилий Поповских, кажется, не называл”. 

Кравчук, если верить Поповских, после убийства Димы твердо сказал полковнику: “Это сделали наши”. 

И Владимира Морозова к Поповских привел. И Морозов доложил полковнику: “Это сделал я”. 

На очной ставке речь об этом, конечно же, зашла. И тут — после того как из предыдущих слов Кравчука Поповских понял: “прыгать с подножки” его зам не собирается, не собирается впрямую указывать на Грачева, Подколзина и Зуева, — произошла интересная вещь.

Павел Яковлевич начал слегка изменять свои признательные показания. 

Оказывается, Кравчук вовсе не утвердительно говорил: “Это сделали наши”. Оказывается, он “спросил удивленно: “Наши?”.

А разговор Поповских с Морозовым Кравчук мог и не слышать — просто стоял где-то рядом. 

“Почему вы, Павел Яковлевич, меняете показания?” — естественно, спросил следователь.

Потому, вдруг ответил Поповских, что раньше находился в депрессивном состоянии. И начал жаловаться на здоровье.

* * *

Уголовное дело “в части” Грачева, Подколзина и Зуева прекратили. Логика: о том, что они приказывали именно УБИТЬ Холодова, даже Поповских не говорил. 

Полковник понял задачу остановить публикации Димы как установку на убийство журналиста? Личная проблема полковника...

Поэтому и сказано в обвинительном заключении: Поповских, не желая идти на конфликт с министром, а также из карьерных побуждений, принял решение убить Холодова.

Карьерные побуждения — это мечта Поповских о генеральских погонах. Сослуживцы говорили Павлу Яковлевичу: засиделся, мол, в полковниках. А какой полковник — тем более “засидевшийся” — не хочет стать генералом?

Карьерные побуждения — это боязнь, что 45-й полк ВДВ, “выпестованный” Поповских, расформируют. 

Все вроде правильно. 

Но не будем забывать о двух вещах. Прекратить публикации Димы — именно такую задачу ставило, судя по материалам дела, Поповских его начальство — “мягкими” способами было невозможно. Не поддавался наш Дима, как журналист, “воспитанию”. 

И второе: разве решился бы полковник организовать убийство Холодова без указаний “сверху”?

Так что назвать господ Грачева, Подколзина и Зуева непричастными к трагедии я лично не могу... 

Помните слова полковника Поповских, сказанные им до ареста? “Я офицер, и кто старше меня по званию, игнорировать их не буду. Но если что, я спрыгну с подножки последним. В деле замешаны высокие чины...” 

Высокие чины от дела Холодова “отскочили” — и Павел Поповских решил вспрыгнуть “обратно на подножку”.

* * *

Когда полковника — 4 февраля — арестовали, он жалоб на здоровье не имел. 

У Поповских обнаружили небольшую доброкачественную опухоль щитовидки. Назначили амбулаторное лечение. 

Еще в апреле такое лечение его вполне устраивало: “На операции не настаиваю”, — собственноручно писал Павел Яковлевич. 

Как раз с февраля по апрель Поповских направлял “чистосердечные признания” на имя генпрокурора, давал подробные показания. При этом, конечно же, присутствовал его адвокат. Многое снималось на видеопленку.

А потом, после очной ставки с господином Кравчуком, полковник вдруг запросил об операции. 

“Речь шла о жизни или смерти”, — сказал Поповских в суде. “Почему вы решили, что ваше заболевание опасно для жизни?” — спросили его на процессе. 

Он ответил: “Я читал книжки и понял, что это может быть опасно”. 

Никакой онкологии и опасности для жизни, конечно, не было. Ни слова об этом во врачебных заключениях нет... 

Но глава следственной группы Коновалов операцию разрешил. Если бы не разрешил — это могли счесть “давлением следствия”.

И Поповских из “Матросской Тишины” отправили в госпиталь Бурденко. Там он провел целый месяц.

* * *

Как обвиняемого по делу его должны были очень строго охранять. Не допускать никаких контактов с посторонними. 

К охране полковника в больнице привлекли офицеров СОБРа. Притом что с СОБРовцами, напомню, у 45-го полка ВДВ и у Поповских были тесные связи — еще с девяносто третьего года, когда появилось решение о подготовке СОБРа на базах ВДВ. 

СОБР входил в систему ГУОП МВД. О “дружбе” Поповских с Главком по оргпреступности я уже рассказывала. 

Но это еще не все. Среди охранников, направленных в госпиталь, был... экс-служащий особого отряда 45-го полка Дмитрий Демин. Тот самый, которого позже вызвали на допрос, и он признался: Морозов поручал ему следить за Холодовым. 

В палате Поповских появился телефон. Он мог бесконтрольно звонить кому вздумается и когда вздумается. 

Поповских получил возможность встречаться с разными людьми. К примеру, в Бурденко у него состоялось рандеву с командиром 45-го полка Колыгиным... 

Вернувшись в “Матросскую Тишину”, Павел Яковлевич продолжил “лавировать” — часть показаний изменил. 

Изменял, к примеру, так: да, был разговор с Морозовым после убийства Холодова. “Это сделал я”, — сказал Морозов. Но потом, поясняет Поповских, он добавил: “Извините, товарищ полковник, я пошутил”. 

Неплохой постскриптум...

“Почему меняете показания?” — снова спросил следователь. 

“Раньше я давал их неосознанно для себя”, — ответил ему Поповских. Бессознательно, значит, писал своей рукой “чистосердечное” на нескольких листах генпрокурору. В бреду...

Кстати, от части признательных показаний полковник и после операции не отказался...

* * *

Тут я не могу не процитировать открытое письмо полковника в газету “Завтра”. Оно было опубликовано в 98-м году.

Начинается статья очень интересными словами. 

“Это письмо нам принес оперативный работник Московского уголовного розыска, пожелавший остаться неизвестным. По его словам, именно муровцам была поручена грязная работа: “разрабатывать” начальника разведки ВДВ полковника Поповских, собирать на него компрометирующие материалы. Муровцы устанавливали в квартире Поповских записывающие устройства, проводили его арест, опера МУРа “крутят” Поповских и его товарищей в “Матросской Тишине”. 

Посетитель оставил нам письмо. Письмо нашего друга, полковника Павла Поповских”. 

Этот же сотрудник МУРа продал газете “Завтра” — за деньги — материалы из дела, не подлежащие разглашению. 

Прекрасной души человек, что и говорить... 

Цитирую письмо: 

“Вот уже восемь месяцев я в застенках “Матросской Тишины” сижу по абсурдному обвинению в убийстве журналиста Холодова. Где-то рядом томятся мои товарищи-сослуживцы. С ними мы прошли фронтовыми дорогами, лежали под огнем, делились хлебом... 

Хочу, чтобы вы знали — мы не сломлены. Мы стойко и мужественно переносим это испытание. 

В профессии разведчика всегда есть риск попасть в руки противника. И каждый из нас всегда в глубине души готовится к этому испытанию. Плен, застенки, следователи, допросы — для разведчика это не пустые слова, а то, что и называется профессиональным риском. Правда, и в страшном сне нам не могло привидеться, что именно Родина, Россия станет местом наших тюремных мук. Но таков, наверное, сегодня жребий каждого настоящего патриота в оккупированной врагами стране. 

Ваш Павел ПОПОВСКИХ”.

К этому времени бывший глава разведки ВДВ уже успел заложить по полной программе своего сослуживца Морозова, с которым “делился хлебом”. Заложить своих начальников и подчиненных. 

Единственный человек, чью роль в убийстве Холодова Поповских преуменьшил, — это он сам. 

Интересно, если бы полковник оказался не в СИЗО, а в плену у чеченцев, — сколько бы военных тайн им выдал “настоящий патриот”?

* * *

После занятных событий в госпитале Бурденко главу следственной группы по делу Холодова Леонида Коновалова попросили оставить этот пост. Вместо него назначили Евгения Бакина. 

Почему Коновалов в те годы, что возглавлял бригаду, вел себя столь парадоксально — вроде и материалы собирал, но тянул с арестами; и признательные показания получил — а потом на месяц оставил Поповских под присмотром очень “невнимательных” охранников? 

Этого я достоверно не знаю. С Коноваловым не общалась, в суд он не пришел. 

Но предположение у меня есть: следователь Коновалов и его коллеги испугались возможности вытянуть все нити из клубка до конца. “Чучковский след”, сведения о других заказных убийствах, о незаконной торговле оружием — эти нити, скрещивающиеся на деле Холодова, могли привести к очень высокопоставленным людям. К кому именно? Об этом мы не знаем и наверняка не узнаем никогда. 

* * *

Вернемся, однако, к обвиняемым. 

О признательных показаниях Константина Барковского широкая публика узнала задолго до суда. 

Их передала в прессу адвокат Барковского госпожа Мове. Человек, которому, как сказал Барковский, “надо дать орден”.

За разглашение тайны следствия госпоже Мове ордена не дали. Ее судили и вынесли обвинительный приговор. 

Зачем Мове пошла на преступление?

Дело в том, что она отдала журналисту не только показания своего подопечного. Она отдала ему письма Барковского, которые тот якобы составил еще до того, как признаться. 

Суть писем: все, что Барковский собирается сказать, будет самооговором, на который он вынужден пойти под давлением оперативных сотрудников и следователей. 

Занятно, что сначала Мове с этими материалами пришла в “МК”. Попросила помочь невиновному человеку. 

Виновен Барковский, не виновен — об этом мои коллеги судить не могли. Но могли судить о другом. Дата в тексте писем стояла. Конверта со штампом — не было. 

Ладно конверт, такие письма по почте передают редко. Но дату адресат и адвокат даже не заверили у нотариуса. А ведь это дело двух с половиной минут...

“Мы не напечатаем эти письма, — сказали в “МК” адвокату. — Ведь точную дату установить невозможно. Это, извините, филькина грамота”.

Госпожа Мове удалилась и потом все-таки опубликовала свои материалы. В другой газете... 

* * *

Для того чтобы понять поведение Барковского и его защитницы, давайте проанализируем хронологию событий. 

24 апреля 1998 года Барковского арестовывают. 

В июне оперативные работники, которые проводят с ним беседы, пишут следователю справки: в беседах Барковский удивляется, что обвинение еще не предъявлено Александру Сороке, Константину Мирзаянцу и Александру Капунцову. А ведь они о деле Холодова, по словам Барковского, знают много. 

1 июля Барковский пишет заявление: “Считаю, что в силу сложившихся обстоятельств не могу больше молчать, ответственность за происшедшее с Холодовым лежит на Поповских и Морозове”.

5 и 6 июля Барковский якобы составляет письма о “самооговоре”. 

9 июля Барковский пишет еще одно заявление, на имя генпрокурора, где делает подробнейшие признания. 

10 июля , по словам Барковского, во время свидания с женой он тайком засовывает ей в декольте “самооговоры”, скатанные в комочки. 

Интересно, почему к этому моменту Барковский уже признался, а в “самооговорах” значится: он только собирается это сделать?

В июле же Барковский отказывается от адвоката (тогда его защищала не Мове, другой человек). “Адвокат мне не нужен”, — говорит он следователям. 

“Не хотел подставлять защитника”, — объяснил потом Барковский в суде. Мол, на защитника следователи тоже могли давить. 

Однако следователям Барковский свой отказ от адвоката объяснял по-другому: дескать, пока не хочет никакой утечки информации о своих признаниях. Чтобы до бывших сослуживцев на свободе не дошло. 

В конце лета, когда основные признания уже даны, Сорока с Капунцовым арестованы, Мирзаянца вернули из-за границы в Москву и взяли с него подписку о невыезде, Барковский вновь прибегает к услугам адвоката. 

До осени Барковский подтверждает свои признания, участвует в следственных экспериментах. Показывает, что за “дипломат”-ловушку он видел на столе у Морозова.

* * *

Осенью Барковского начинает активно защищать адвокат Мове. 

Осенью Барковский внезапно уходит в “глухой отказ”, мотивируя свою новую позицию “давлением следователей”. Примерно в тот же период Поповских, выйдя из госпиталя, начал усиленно менять показания... 

Совпадение? Вряд ли. 

Лишь в декабре Мове отдает “самооговоры” Барковского в независимое экспертное бюро — чтобы установить их точные даты. Эксперты душой не покривили — общеизвестно, что дату составления документа можно определить лишь с точностью “плюс-минус месяцы”. 

“Давность писем — от трех до восьми месяцев”, — сказали эксперты. Выходит, написать их Барковский мог и в октябре — то есть уже после всех своих признательных показаний и заявлений. 

И лишь в феврале-марте следующего года Мове передает “самооговоры” в прессу. 

Интересно, если на Барковского давили следователи и он их якобы испугался — почему осенью он отказался от показаний? Что мешало следователям давить дальше? 

Между тем следователи скрупулезно подшивали все “отказные” протоколы допросов Барковского в дело... 

Это может значить одно — никаких “следственных” угроз Барковскому не было... 

Интересно, почему адвокат Мове пустила в ход “самооговоры” только через несколько месяцев после отказа Барковского от показаний?

Ну есть у тебя такие бумаги — неси заявления в Генпрокуратуру! Подопечного обижают! Адвокат Мове идет не в прокуратуру. В газету... И то не сразу. 

Это может значить одно: “самооговоры” — действительно филькина грамота... 

* * *

Обвиняемый Капунцов на следователей вообще не жаловался. Своих признаний он придерживался до начала суда. 

Ему даже приписали смягчающие обстоятельства — помощь следствию и раскаяние... 

При Сталине признание называли “царица доказательств”. Потом “царскую корону” с признания сняли. И правильно сделали. 

Но признания обвиняемых, как вы могли понять из всех предыдущих страниц, — это ЛИШЬ ЧАСТЬ доказательств, собранных в деле. Часть, которая подтверждается, выражаясь юридическим языком, совокупностью материалов дела об убийстве Дмитрия Холодова. 

“Совокупность” — это другие свидетельства, аудио- и видеозаписи, следственные эксперименты, вещдоки (от остатков “дипломата” до записной книжки Поповских), экспертизы...

Кстати, в 99-м году по делу провели новую, уникальную, экспертизу — к этому времени нужная аппаратура в России уже появилась. 

Специалисты исследовали мельчайшие частицы — изотопы веществ, которые входили в состав тротила, обнаруженного на вещдоках с места взрыва. И установили: тротил относится к партии шашек, которые использовали в 45-м полку ВДВ и были изъяты с его склада.

Собственно, о предварительном расследовании дела Холодова у меня все.

За семью печатями

Единственное из ряда громких политических убийств — убийство, подобных которому в России не было, — расследовали. Дело направили в суд 4 февраля 2000 года.

Судья Сердюков знакомился с поступившими к нему материалами ни много ни мало девять месяцев...

Пока он “работал с документами”, в Администрацию Президента пришло письмо.

Его подписали экс-министр обороны Павел Грачев, два бывших командующих ВДВ — Евгений Подколзин и Владислав Ачалов, один из крупных чинов МЧС, а также “ряд Героев России и депутатов Госдумы”.

Все эти уважаемые люди попросили президента Путина освободить из-под стражи до суда обвиняемых в убийстве Дмитрия Холодова.

“Дело Холодова носит заказной и политический характер, — писали уважаемые люди. — По одному из лучших подразделений ВДВ — особому отряду спецназа 45-го полка, нанесен спланированный удар. Десантники, имеющие очевидные заслуги перед государством, находятся в тюремных камерах более двух лет...”

Холодов “обгаживал армию” — и прокуратура, посмевшая направить дело в суд, обгаживает...

Администрация Президента приняла письмо к сведению. Но промолчала.

* * *

Зато не молчали профессиональные патриоты — друзья подсудимых из СМИ.

Вызванный в суд свидетелем, главный редактор газеты “Завтра” Проханов заявил: “Как только мы узнали об аресте десантников, сразу начали формировать общественное мнение”.

Формировала его не только газета “патриотов”. Формировал и большой друг подсудимых, телеведущий Леонтьев.

“В течение всего следствия так и не найден мотив, зачем было десантникам взрывать Холодова. Но напомню, что был персонаж, в отношении которого пресса писала о мотивах. Который раньше всех знал, кто во всем виноват. Он еще до того обо всем знал. И кричать начал, как резаный, буквально сразу после взрыва. Это Павел Николаевич Гусев, главный редактор “Московского комсомольца”...” 

Все поняли? Выгоднее всего Холодова взорвать было “МК”. “МК” себе рекламу на этом делал...

Когда Димин отец в последний раз выступал в суде, сидящий на последнем ряду Леонтьев (прессу на финал заседания допустили) громко сказал: “Ну и свинья этот Холодов, ну и скотина...”

О свиньях и скотах из средств массовой информации я больше говорить не буду. 

* * *

В октябре 2000-го судья Сердюков изучил все материалы дела. Изучив — мог принять разные решения. Мог отправить дело на доследование — если бы посчитал, что доказательств собрано недостаточно. Мог освободить подсудимых из-под стражи. 

Не освободил. 

Процесс начался. Хотя он был объявлен открытым, вели его в “Матросской Тишине”. Изоляторе, куда, как вы понимаете, простой любопытствующий с улицы не пройдет... 

Первое, что мы увидели, подходя к дверям изолятора, — группу людей с плакатом: “Советским офицерам не нужны журналисты “МК” — ни живые, ни мертвые”.

* * *

Родители Димы, Зоя Александровна и Юрий Викторович Холодовы, юридически назывались сухим словом: “потерпевшие”.

Все полтора года процесса они ездили на судебные заседания. Из Климовска — в Москву.

Проходили через железную вертушку, паспортный контроль и металлоискатель в темный казенный коридор. Но по меркам “Матросской Тишины” он считался “парадным”. За коридором — тоже “парадный” зал, с плюшевыми занавесями, откидными стульями и киноэкраном.

Обычно СИЗО устраивало там культмероприятия.

В этом зале — из второго ряда слева — Зоя Александровна и Юрий Викторович видели и слышали то, что вынести нечеловечески трудно. День за днем Дима снова и снова в последний раз проходил по коридору “МК” в новой зеленой куртке, с начиненным взрывчаткой “дипломатом” в руке. И снова и снова говорит свои последние слова:

“Переверни меня на спину, я не могу дышать... Так не должно было быть. Обидно!” И умирал — снова и снова...

День за днем мы смотрели в лица людей, которых обвиняли в убийстве Димы.

Эти люди сидели на сцене, в железной клетке. Закусывали из пакетиков, курили. Иногда сильно веселились. Наиболее удачные шутки их адвокаты встречали аплодисментами...

* * *

“Зачем вы ездите на суд, мучаете себя? Ведь Диму не вернешь”, — жалели Юрия Викторовича и Зою Александровну друзья.

“Что ты делаешь на процессе — ведь писать все равно ничего нельзя?” — спрашивали меня знакомые.

Мы ходили в “Матросскую Тишину” для того, чтобы понять истину. Какой бы она ни была.

Поэтому мы участвовали в допросах, заявляли ходатайства, вникали в тома дела... В этом нам очень помогали адвокаты Диминых родителей, Елена Андрианова и Александр Мачин.

А потом, когда понимание пришло, — мы стали бороться за то, чтобы преступление не осталось безнаказанным. Ведь безнаказанность одних преступников вселяет уверенность в других.

И появляются новые жертвы.

С 94-го года счет заказным убийствам пошел на сотни. Убийцы и заказчики НЕ БОЯТСЯ. И граждане относятся к этому спокойно. Притерпелись.

“Меня не трогают, и ладно”.

А если тронут и никого за это не накажут — большинство точно так же промолчит.

Дима Холодов хотел хоть что-то изменить. И за это был взорван на своем журналистском посту.

* * *

Обвинительное заключение представители прокуратуры зачитывали несколько дней. На нем стоял гриф “совершенно секретно”.

Вот его суть — без секретных подробностей.

Министр обороны Грачев в декабре 93-го года поставил начальнику разведотдела штаба ВДВ Поповских задачу воздействовать на журналистов, “негативно пишущих об армии”, и в первую очередь на Холодова.

После этого командующий ВДВ Подколзин, его замы Зуев и Пикаускас не раз напоминали Поповских о поручении министра.

Сначала глава разведки ВДВ попытался взять работу Холодова под свой контроль. Но Холодов “воспитанию” не поддавался.

Поповских получил очередные упреки Зуева и угрозу министра обороны расформировать 45-й полк, если задача в отношении Холодова не будет выполнена.

Тогда полковник, не желая идти на конфликт с министром, а также из карьерных побуждений, в августе 94-го года поручил Морозову организовать слежку за Холодовым, выявить контакты журналиста и воздействовать на него. К слежке были привлечены другие военнослужащие особого отряда.

В тот же период Поповских стало известно, что Холодов, находясь в командировках в Чеченской Республике Ичкерия, получил информацию о готовящейся на ее территории военной акции по наведению конституционного порядка, а также поставках оружия и военной техники сторонникам Дудаева и антидудаевской оппозиции. Публикация этих сведений могла иметь нежелательный резонанс в обществе.

(“Чеченский след” в деле, к сожалению, доказан плохо. Вот если бы “чучковский” был расследован как надо... Но “чучковскую” версию следователи не вытянули до конца. И поэтому в обвинительном заключении о ней умолчали.)

* * *

Поповских принял решение убить Холодова.

В начале октября в свой преступный план он посвятил Морозова, Капунцова и лейтенанта запаса Барковского. Для совершения задуманного преступления Поповских и Морозов привлекли еще и заместителей командира особого отряда капитанов Мирзаянца, Сороку и других не установленных следствием лиц.

(По “не установленным следствием лицам” — сослуживцам Поповских и Морозова — уголовное дело было выделено в отдельное производство. Его продолжили расследовать в тот период, когда суд уже начался. Оно не закрыто и сейчас.)

Поповских учитывал свои особо доверительные отношения с Капунцовым, специальные навыки Морозова и служащих его отряда: многие из них прошли специальную разведывательно-диверсионную подготовку в ГРУ, они умели вести наружное наблюдение, работать с тайниками, изготавливать мины-ловушки, оказывать психическое и физическое воздействие на противника...

Поповских распределил роли каждого. Барковскому поручил следить за Холодовым, все действия согласовывать с Морозовым и выполнять его указания.

Морозову поставил задачу собрать самодельное взрывное устройство, а затем осуществить взрыв в редакции “МК”. Для этого Морозов, Сорока и Мирзаянц по указанию Поповских похитили взрывчатые вещества и боеприпасы в 45-м полку.

(Эпизод с хищением — и не одной тротиловой шашки, а очень большого количества взрывчатки — настолько длинен, сложен и запутан, что перескажу бегло. В особом отряде были запланированы учения по минно-подрывному делу. По неправильно оформленным документам офицеры получили взрывчатые вещества и другие материалы. На самом деле учения не проводились — считают следователи, основываясь на показаниях свидетелей. А полученное было списано — и акт списания оказался подложным. Половина подписей в нем — поддельная.

Увы, следователи не установили, куда делся основной объем похищенных материалов. Да и ущерба формально нет — все ведь списано...)

* * *

Морозов и Сорока изготовили самодельное взрывное устройство, закамуфлированное под портфель-“дипломат”.

17 октября 1994-го Морозов вместе с Мирзаянцем доставили “дипломат” на вокзал. Там Морозов передал его Барковскому. Он положил “дипломат” в камеру хранения Казанского вокзала, а жетон вручил Морозову.

Потом жетон был отдан Поповских. Полковник же отдал — Капунцову.

Примерно в 8 часов 35 минут на вокзале Барковский, Морозов и Капунцов зафиксировали прибытие Холодова и взяли его под наблюдение, а затем Капунцов попытался вручить жетон Холодову.

Журналист брать его отказался и уехал в редакцию. Капунцов вынужден был позвонить Поповских о срыве задания и возвратить ему жетон.

В это время Барковский и Морозов выехали к “МК”, где контролировали действия Холодова и развитие дальнейших событий. Туда же позднее подъехал и Капунцов.

(В приговоре судья сказал про то, что не могли подсудимые разработать столь сложную и запутанную операцию. 

Богатый опыт подсудимых в спецвопросах им бы такого сделать не позволил. 

По сути, Сердюков повторил слова бывшего министра обороны Павла Грачева на процессе: “Это не убийство, а гибель. Это выполнено не профессионально — целая цепь — один передал, другой положил, третий...”

Но давайте вспомним “примерную схему ликвидации Дмитрия Холодова”, которую изложил следователю Владимир Морозов. Все сходится!

Уж кто-кто, а служащие особого отряда следы путать умели...) 

* * *

Исходя из новых обстоятельств, Поповских поставил задачу неустановленному члену преступной группы встретиться с Холодовым и передать ему жетон от камеры хранения. (Сначала обвинители утверждали, что этот человек — Мирзаянц, но позже, поскольку этот эпизод по Мирзаянцу тоже не был доказан “железно”, применили другую формулировку.)

Журналиста о новой встрече предупредили по телефону.

Днем Холодов, взяв в камере хранения портфель-“дипломат”, привез его на работу.

Через несколько минут прогремел взрыв...

После “совершенно секретной” части процесс был объявлен открытым. Таким он, собственно, и оставался все полтора года — формально. Фактически же судья Сердюков после нескольких заседаний постановил: прессу из зала удалить.

Ходатайство об этом подали адвокаты Павла Поповских. Многие их “соратники” — поддержали.

Произошло это сразу после того, как “МК” и “Коммерсантъ” опубликовали репортажи с рассказом о признательных показаниях полковника — их огласили в суде.

“Удалите тенденциозных журналистов!” — кричали некоторые подсудимые. Оставить в зале, по их мнению, надо было только “объективную прессу”. Ту, которая называла сидевших в клетке априори невиновными.

Договорились до того, что “МК”... специально добивается закрытого процесса. Владимир Морозов заявил: “Они пытаются скрыть свои грязные делишки, свое участие в убийстве Холодова. Все, каюк этой газете, и кто не успеет из нее убежать — будет весь в дерьме”.

Вообще, часто у нас было впечатление, что судят не десантников, а Диму Холодова и “Московский комсомолец”. Холодов, по словам подсудимых, “писал непрофессиональные статьи и бросал этим тень на армию”. Совался куда не надо... “МК” — уничтожал вещдоки, сделал все, чтобы Дима после взрыва не выжил... Журналисты устроили из смерти коллеги “рекламную вакханалию”, тираж газете повышали...

Нас обливали чудовищной грязью. Но загрязнили лишь самих себя.

Судья пошел подсудимым навстречу: пресса была удалена. С очень хитрой формулировкой: мол, свидетели, которых еще не допросили, почитав газеты и посмотрев ТВ, смогут “скорректировать” свои показания.

Конечно, “корректировать” их, общаясь, например, с адвокатами подсудимых, свидетелям, как мы поняли позже, никто не мешал. Но — судья решил, и точка.

А ко мне, как к единственной журналистке, оставшейся на процессе (я ведь еще и потерпевшая по делу), господин Сердюков обратился персонально: помогайте суду, не надо афишировать то, что происходит в зале.

Еще одно замечание — и меня могли тоже удалить.

Поэтому о деле Холодова до недавних пор мы писали так скупо. В стиле информагентств...

Судья запретил не только прессе — всем участникам процесса вести аудио- и видеозапись заседаний. 

Потом, когда мы слушали приговор, то обнаружили: некоторые показания свидетелей в суде откровенно перевраны.

Единственная “официальная” фиксация судебного слушания — это протокол, который вели сотрудники суда. Записывая по ходу... от руки. 

На основании этого протокола судебное следствие будет оценивать следующая инстанция, которая должна утвердить или отменить приговор.

Что записано в протоколе — мы не знаем. Скоро будем с ним знакомиться. И если найдем ошибки — заявим о них. У нас ведь, несмотря на массу запретов, весь ход суда зафиксирован. Самым точным образом.

Суд идет

Подсудимые на первых же судебных допросах себя виновными не признали. Даже Капунцов, которому были приписаны “смягчающие обстоятельства”.

Троица, признававшаяся на следствии, выбрала старую как мир тактику: на нас, мол, давили следователи и оперативные работники. Не физически — морально.

Но были нюансы. Поповских, например, заявил, что свои показания он “изобрел”. Почему его “изобретения” совпали с другими доказательствами — внятно объяснить не смог.

Зато пример “давления” полковник привел очень четкий: в его соседа по камере кидались тапочками, а они попадали в Поповских рикошетом... Действительно, ужас.

Барковский и Капунцов, наоборот, утверждали, что все признания им были “продиктованы”. Если так — почему в признаниях есть нестыковки? И почему все эти “нестыковки”, отказы Барковского от признаний злые следователи упорно заносили в дело?

“Я вам не верю, Капунцов!” — говорил судья на многочисленных допросах, когда бывший сотрудник охранного агентства заводил песнь про жестоких оперативников.

Но потом, в приговоре, господин Сердюков неожиданно для нас от неуверенности избавился...

* * *

Суд выслушал около трехсот свидетелей. Большинство из них подтвердили свои показания.

Но были и люди, мягко говоря, “засомневавшиеся”.

Один из них — свидетель Кузнецов. Тот самый друг служащих особого отряда, каратист, который поведал следователям о своей беседе с Морозовым. Морозов тогда рассказал: убийство Холодова — его рук дело... Следователи сначала и не знали, что Кузнецов в особом отряде — свой человек. Его вообще по другому делу допрашивали...

Кузнецова еще не успели вызвать в суд. Даже не собрались. И вдруг один из адвокатов Мирзаянца предъявил суду бумагу. Нотариально заверенный отказ Кузнецова от своих показаний.

Показания Кузнецов дал в феврале 98-го. Отказ был заверен лишь в 99-м.

И писал его свидетель вместе... с адвокатом Мирзаянца. Кузнецов и адвокат, оказывается, были близко знакомы.

Что происходило со свидетелем с момента допроса и до момента появления отказа, как общался с ним адвокат — мы достоверно не знаем.

Сам Кузнецов, срочно вызванный в суд, объяснил: дескать, совесть замучила — оболгал невинного человека под давлением следствия.

Потом Кузнецов произнес интересную фразу: у него вымогали ложные показания на Мирзаянца, но он не согласился.

А вот на Морозова — пожалуйста...

Что же злые следователи Кузнецова не додавили?

* * *

Кроме Кузнецова “сомневающихся” свидетелей было несколько. 

Один — бывший член особого отряда Демин, который признавался в слежке за Димой. 

Другой — друг Мирзаянца, бывший сотрудник ГУОП МВД, который ездил к Мирзаянцу в Прагу. Якобы ничего о своем знании обстоятельств убийства Холодова Мирзаянц на самом деле ему не говорил. (При этом второй человек, ездивший в Прагу, свои показания на этот счет в суде подтвердил полностью.)

И еще были несколько экс-сослуживцев подсудимых, которые, опровергая свои речи на следствии, начали заявлять: занятия по минно-подрывному делу в отряде проводились. Никакие боеприпасы не похищались...

Аргументация у всех была похожая: давило следствие; раньше помнили плохо, а теперь вспоминают лучше... Впрочем, один привел совершенно оригинальный довод: “Хотел понравиться следователям”.

* * *

Когда подсудимые хотели, чтобы свидетели-сослуживцы вспомнили какие-нибудь новенькие детали, а сослуживцы все не вспоминали, в ход пускался беспроигрышный прием. 

Подсудимые тоже имели право вести допросы на процессе. 

И вот, к примеру, спрашивает подсудимый Мирзаянц свидетеля: помните, что было тогда-то?

“Не припоминаю”, — мнется свидетель. Ведь на следствии он ничего такого не говорил. 

Ну как же, продолжает Мирзаянц, ведь было то-то и то-то...

“Теперь вспомнил, вы все правильно излагаете”, — отвечает сослуживец.

И такое повторялось много раз, с разными людьми.

Судья Сердюков подобный ход допросов не прервал ни разу. Очевидные “наводки” его почему-то не возмущали.

* * *

Два свидетеля в суде вдруг вспомнили о новых обстоятельствах и без подсказок.

Оба работали раньше в средней школе города Королева (он же Калининград). Один — директором, другой — военруком. 

Они неожиданно поддержали алиби подсудимых.

Предыстория у этого алиби была такая.

На протяжении всего предварительного следствия ни Поповских, ни Мирзаянц не говорили о том, что 17 октября 94-го, в день убийства Холодова, они куда-то уезжали из Москвы.

Зато постоянно повторяли: на следующий день, 18-го, ездили в среднюю школу города Королева, “обслуживать” визит туда министра обороны Грачева.

Но на первых допросах в суде Мирзаянц и Поповских ни с того ни с сего стали утверждать: 17-го числа они тоже были в Королеве. Готовили министерский визит.

Почему раньше об этом молчали? Да забыли... А потом, мол, знакомясь перед судом с материалами дела, вспомнили. Поповских в этих материалах увидел свою записную книжку. И в ней — пометку про 17 октября и Королев. Она его память и разбудила.

Ничего себе забывчивость... Ключевой день — 17 октября, и так “запамятовать”...

Потом вызывают в суд свидетелей из средней школы. На следствии они тоже молчали как рыбы про “предварительный” приезд Поповских и Мирзаянца. Даже и фамилию-то Мирзаянца не упоминали.

А тут один чуть ли не с порога указал на Мирзаянца: этого знает, помнит как зовут, приезжал он 17-го!

Память свидетеля тоже, как ни странно, была разбужена записью в блокнотике. Перед тем как идти в суд, свидетель его просматривал. Но принести с собой не смог. Потерялся блокнотик, вот жалость какая...

* * *

На процессе не без помощи адвокатов подсудимых возникали и совершенно новые свидетели. Те, кого на предварительном следствии не допрашивали вовсе.

Чудесное возникновение тоже было связано с алиби Поповских и Мирзаянца. 17 октября в Королеве, сказал Мирзаянц, он общался с неким сотрудником Федеральной службы охраны. Этот же сотрудник вместе с Грачевым приезжал в среднюю школу на другой день.

Суду было предъявлено фото: вот — Грачев, вот — Мирзаянц, а вот — сотрудник ФСО.

“Найдите и пригласите в суд”, — попросил судья Сердюков.

И прибыл экс-сотрудник ФСО господин Шарапов. Он министра обороны, как выяснилось, знал очень хорошо: мало того, что охранял, — вместе были у Белого дома в девяносто третьем.

И поведал господин Шарапов, что 17 октября он “прокатывал” будущий маршрут движения министра из Москвы в королевскую школу.

И однозначно сказал Шарапов: Мирзаянц там тоже был.

Кто же нашел такого ценного свидетеля?

Его сослуживец, некогда тоже “прикрепленный” к министру обороны. А к сослуживцу — как выяснилось в суде — с просьбой о поиске обратился... сын Грачева, Валера.

А к сыну Грачева — адвокат Мирзаянца.

Интересная цепочка получилась...

* * *

Все алиби “началось” с записной книжки Поповских. И на ней, собственно, и закончилось. 

В один из последних дней суда, при осмотре вещдоков, все искали книжку с записью о поездке 17 октября в Королев. Поповских, его адвокаты, мы — потерпевшие.

Не нашли. В списках не значится.

К материалам дела следователи такую книжку не приобщали. И наткнуться на нее, читая материалы, полковник никак не мог.

“Прошу исключить из числа доказательств утраченную записную книжку и все мои ссылки на нее”, — заявил Поповских, когда вскрылась его, скажем мягко, неискренность.

А еще через несколько дней, вынося приговор, судья Сердюков установил: с алиби все в полном порядке.

Интересно, что по новому УПК алиби, которое подсудимые выдвигают лишь в суде, признаваться судом не должно...

* * *

Кое-каких свидетелей суд допросить не смог — они умерли, погибли, были убиты.

В период следствия разбился на “неразбиваемом” джипе друг Поповских, бывший замначальника ГУОП Батурин, который мог бы немало рассказать о деле Холодова.

Погиб в автокатастрофе один из служащих особого отряда, фигурировавший в показаниях о слежке за журналистом. Другой — в страшной автокатастрофе чудом выжил.

Двух экспертов-взрывотехников, видевших место происшествия (они, исправляя ошибки неопытных следователей, тоже осматривали кабинет, где погиб Дима), давно нет в живых. У одного в руках взорвалась бомба, которую он пытался обезвредить. Другой погиб при “невыясненных обстоятельствах”.

Эти взрывотехники тоже могли бы немало рассказать суду — о “почерке” собравших мину-ловушку убийц.

Смертей было много...

* * *

Во время процесса мне иногда становилось очень страшно. Я начала оглядываться, входя в подъезд. Прекратила все конфиденциальные разговоры по мобильнику: мне рассказали, что некие лица усиленно искали его номер и даже предлагали за этот номер деньги...

Один сослуживец подсудимых на допросе начал уверять, что Холодова убили непрофессионально. Их учили убивать по-другому.

Тут свидетель почему-то обернулся ко мне — хотя должен был излагать все судье. “Я бы в лифте царской водки (смесь серной и соляной кислоты. — Авт.) плеснул бы в лицо — был бы отек легких...” — сказал он.

Ко мне апеллировал и подсудимый Морозов: “Если бы в комнате взорвалось 200 граммов тротила, то у Деевой сейчас не было бы носа, глаз, ушей...” — со вкусом перечислял он...

Мелочи? Но напомню: очень многие свидетели по делу, давшие показания не в пользу подозреваемых, опасались за свою жизнь. Военные, МВДшники, ФСБшники — не те люди, что боятся собственной тени. Не правда ли?

Не тот человек, что боится собственной тени, и государственный обвинитель Ирина Алешина.

Процитирую ее недавнее интервью “МК”:

“Еще до начала судебного заседания, в сентябре 2000 года, в мой служебный кабинет пришел один из бывших сотрудников ГУОП — Главка по оргпреступности — МВД. Среди ГУОПовцев у Павла Поповских было очень много знакомых, они тесно контактировали с 45-м полком. 

Этот бывший сотрудник ГУОП предложил мне в суд не ходить. Нарисовав весьма мрачную перспективу. Он мне объяснил, что, если я не соглашусь с его предложением, у меня могут возникнуть определенные проблемы со здоровьем, может быть, с жизнью.

Я сказала ему: “Это ничего не изменит — ведь на мое место придет другой прокурор”. Он продолжил: “Может, убивать вас никто и не будет, но провокация возможна...”

В судебное заседание я все-таки пошла. Под охраной спецназа ФСБ. (Под охраной Алешина находилась весь процесс и находится до сих пор. — Авт.)

А в марте 2002 года этот господин явился снова. Он ласково попенял мне на то, что я не вняла его разумным доводам, и произнес одну фразу.

Господин заявил: “Ко мне обратились с тем, чтобы я пришел к вам и спросил: сколько вам нужно денег, чтобы разрулить эту ситуацию?”

Я сказала, что взяток не беру...

Об этих беседах мною было поставлено в известность руководство Генпрокуратуры. Сейчас этим вопросом занимаются спецслужбы”.

Надеюсь, что спецслужбы проверку доведут до конца — ведь эти разговоры Алешиной зафиксированы. Надеюсь, что Ирине Алешиной ничто не грозит.

Надеюсь, что и со мной ни через год, ни через пять лет ничего плохого не случится. Тьфу-тьфу-тьфу.

Но больше всех боится, наверное, свидетель Маркелов. Потому, что у него для этого больше оснований, чем у других.

Потому, что Маркелов видел нравы особого отряда изнутри.

Он прекрасно знает, какие серьезные люди его бывшие сослуживцы... 

* * *

Свидетель Маркелов, чье тело могло бы “плавать в Москве-реке”, — до суда, слава Богу, дожил. Свои показания подтвердил.

Тогда адвокаты подсудимых подали ходатайство: надо провести автороведческую экспертизу “отказных” бумаг Маркелова. Сам все-таки Маркелов их писал или под диктовку?

Поручили экспертизу некоему господину Комиссарову.

Он подтвердил авторство Маркелова “со стопроцентной вероятностью”...

Перед выступлением Комиссарова в суде у нас состоялся интересный разговор. “Так все-таки Шолохов написал “Тихий Дон” или нет?” — спрашиваю. “Я этим вопросом много занимался, — отвечает Комиссаров. — Но однозначно ответить нельзя”.

Абсолютно все специалисты, имеющие дело с такой зыбкой “материей”, как автороведческие экспертизы, утверждают: “стопроцентности” в них не может быть никогда. Лишь — высокая вероятность. И то — в редких случаях. Скажем, если человек постоянно использует экзотические выражения “а-ля словарь Даля”.

Об этом писано-переписано в научных книгах. Об этом в голос говорят “спецы”. И вдруг Комиссаров в суде заявляет: “сто процентов”. По авторству Шолохова, который оставил после себя огромный архив переписки, документов, — “однозначно сказать нельзя”. По авторству Маркелова — можно...

Противоречий в экспертизе — масса. Г-н Комиссаров утверждал, что он использовал методику, разработанную в 70-х годах в Харькове. Суть ее он в суде не объяснил. Но потом адвокаты Диминых родителей Елена Андрианова и Александр Мачин эту “методичку” нашли. Ничего общего с ней в исследовании эксперта нет! По харьковской методике надо скрупулезно посчитать — сколько в текстах тех или иных существительных, прилагательных, глаголов... Все их сравнить, вывести цифры, проценты. Проанализировать нестыковки. Этого г-н Комиссаров не сделал. 

А что сделал? Да просто “выдернул” из документов, которые он исследовал, одиночные совпадения. Например, такое: в “отказной” бумаге написано: “Передать не смог...”, во всех остальных, взятых для сравнения, образцах письменной речи Маркелова (это — несколько десятков страниц) всего единожды (!) нашлись слова: “Не смог прийти”. 

И вот на таких “признаках” эксперт построил свое заключение.

Не было ничего общего с “маркеловской” экспертизой и в собственных научных трудах господина Комиссарова. 

Обнаружив все это, мы подали суду ходатайство о повторном автороведческом исследовании. Изложили аргументы. 

Суд отказал. 

А в приговоре признал труд эксперта Комиссарова “обоснованным и научно убедительным”. При том, что этот труд противоречит ничем не опровергнутым материалам дела...

* * *

Экспертизы по делу Холодова — судебно-медицинские и взрывотехнические — отняли у суда больше всего времени. 

Ради последней экспертизы объявили многомесячный перерыв. Почти полгода трудились эксперты. Все это время подсудимые сидели под стражей. 

И что? 

Да ничего. 

Про эти экспертизы судья в приговоре не сказал ни слова.

* * *

В начале процесса многие судебные обозреватели заметили: Сердюков идет по “котляковскому” сценарию.

До дела Холодова Сердюков рассматривал дело о взрыве на Котляковском кладбище.

Четырнадцать убитых, масса покалеченных и раненых.

На следствии подозреваемые дали признательные показания. В суде от них открестились — мол, из нас все “выбили” под давлением.

Проблема была в том, что признания подтверждались экспертизой.

И судья Сердюков назначил новую. Поручил ее специалистам из Минобороны. Эта новая экспертиза с прежней не сошлась, а сыграла на руку подсудимым. 

Сердюков их оправдал. 

Сейчас, когда должен быть назначен новый “котляковский” суд, один из прежних “фигурантов” мертв — автокатастрофа, а другой — в бегах...

* * *

В начале суда по делу Холодова Сердюков еще не знал, что его вердикт по Котляковке высшая инстанция отменит.

И в один из первых дней процесса — по ходатайству подсудимых, заметьте! — тоже назначил новую экспертизу.

Поручил ее все тем же спецам из Минобороны.

Ее результаты тоже разошлись с первоначальными...

На следствии эксперты говорили: в “дипломате” находился эквивалент 200 граммов тротила. Взорвался или чистый тротил, или тротилсодержащее вещество.

А новые эксперты сказали: не больше пятидесяти граммов.

Пятьдесят граммов — это что значит?

Холодова хотели только напугать. Он мог и не умереть. Такую дурацкую “хлопушку” настоящий профессионал — вроде Морозова — монтировать не стал бы никогда...

n n n 

Когда мы начали допрашивать экспертов, на многие вопросы они ответить не смогли.

Как “хлопушка” могла уничтожить и искромсать на куски нашего Диму?

Почему у сотрудницы “МК” Лены Бойченко, сидевшей в соседнем кабинете, слух был поврежден так, что она лечится от этой травмы до сих пор?

Как от столь мизерного заряда — 50 граммов! — в соседнем, далеко стоящем доме вылетели стекла?

Почему треснула бетонная стена?

Все это эксперты не объяснили. Зато в “Матросской Тишине” они вдруг усомнились: может, тротила внутри “дипломата” вообще не было? Может, взрывчатка другого типа? Такая, которую можно не красть с военного склада, а сделать дома?

Кстати, подсудимый Морозов еще на первом судебном допросе заявил: “Холодов был взорван веществом на основе пикриновой кислоты — пикрат свинца. На вооружении в войсках пикрата нет”.

Ладно, рассуждения Морозова были голословными. Но голословно рассуждали и военные эксперты. В отличие от своих предшественников, они даже не удосужились сделать химический анализ вещдоков. Не тронули ни осколки “дипломата”, ни остатки одежды — ничего.

Все свои расчеты эксперты проводили, исходя из схемы: вот это — окно, это — стол, это — Холодов, это — Деева.

Схему эксперты нарисовали сами.

Когда я посмотрела на эту схему, у меня волосы встали дыбом. Стол они “расположили” неправильно. Стол стоял параллельно окну, а у них — перпендикулярно. И Дима не в том углу сидел, и я — не там. В общем, все не так, как было...

Ни формул, по которым считали, ни источников — откуда формулы брали, эксперты не привели. Только потом принесли. Отдельно. Когда мы об этом очень настойчиво попросили.

* * *

А подсудимых все, конечно же, устроило.

Не было тротила?

Под сомнением результаты еще одной, уникальной “изотопной” экспертизы. Установившей: тротил из “дипломата” и шашки, изъятые со склада 45-го полка, идентичны.

“Не оставлено камня на камне от версии следствия!” “Для взрывного устройства использовались не те материалы, и брали их другие люди в другом месте!” — понесли адвокаты сенсацию прессе.

Соврали...

* * *

После наших возмущенных заявлений судья назначил дополнительную экспертизу. Все те же “минобороновские” люди должны были исследовать вещдоки.

Сенсации не вышло: единственным взрывчатым веществом, которое удалось обнаружить, оказался опять-таки тротил.

Но все же — пятьдесят граммов или двести? Двести или пятьдесят?

Чтобы все перепроверить, надо было разобраться в формулах.

Отец Димы, Юрий Викторович Холодов, разобрался. Ни судья, ни подсудимые, ни их адвокаты, ни эксперты не знали, что он — кандидат технических наук. И вряд ли подозревали, что в перерывах между заседаниями Холодов, вникая в экспертизу, сидит в библиотеках, исписывает горы бумаги и считает, считает...

Ошибки нашлись. И какие!

Эксперты, чтобы вычислить, сколько было тротила, использовали НЕ ТЕ формулы.

Например, схему, подходящую лишь для взрывчатки массой больше 10 тонн (!). А по логике одного из расчетов получалось, что Диму взорвали... одним тротиловым граммом.

И так далее — по многим пунктам...

“Он же не эксперт! Мало ли чего насчитает!” — твердили подсудимые. Но Юрий Викторович сделал “железобетонное” заявление обо всех обнаруженных ошибках. Подтвердил его ссылками на научную литературу (десяток книг). И — справкой из экспертно-криминалистического управления ГУВД Москвы: Холодов попросил, чтобы там проверили правильность его вычислений. “Представленные расчеты Холодова Ю.В. выполнены на достаточном специальном и техническом уровне”, — написано в этой бумаге.

Обвинитель Ирина Алешина привела свои аргументы — и подала ходатайство о назначении еще одной комплексной экспертизы.

Не назначить ее судья Сердюков при таких условиях не мог.

Кстати, к тому времени его приговор по Котляковке уже отменили...

* * *

Поскольку возможности экспертов Минобороны были исчерпаны, судья поручил последнюю экспертизу специалистам из МВД. Взрывотехникам с огромным стажем.

Адвокаты подсудимых очень заволновались. Тут же предложили две “своих” кандидатуры — из Питера. Привезли их в суд на своей машине...

Несмотря на весьма скромный опыт этих людей по части экспертиз, Сердюков ввел их в состав комиссии.

Московские эксперты проводили расчеты. Взрывали “дипломаты”. Участвовали в экспериментах с “биоманекенами” — человеческими трупами. Проделали огромную работу.

Их коллеги из Санкт-Петербурга свои выводы основали лишь на весьма своеобразной оценке повреждений у биоманекенов. Один питерец при этом все ссылался на данные, которые накопил за предыдущие годы в результате подрыва нескольких десятков... свиней.

Итог: московские эксперты считают, что в “дипломате” было 200 граммов тротила.

Питерские — думаю, вы не удивитесь — 50 граммов!

Московские эксперты ответили на все вопросы участников процесса. Четко, ясно, без экивоков.

Питерские — дать внятных ответов не смогли.

“Почему треснула бетонная стена?”

“Не знаем...”

И весь разговор.

* * *

Битва за взрывотехнические экспертизы была на процессе самой жестокой.

И кто эту битву проиграл — понятно.

Экспертизы в “канву оправдания” никак не ложились.

Поэтому судья Сердюков и не сказал о них в своем приговоре ни-че-го. Хотя должен был взвесить и оценить КАЖДОЕ доказательство по делу. И объяснить: почему он принимает его или не принимает.

Последнее слово

Пока подсудимые были заняты процессом, 45-й полк спецназа ВДВ жил своей жизнью.

Водитель из 45-го полка на полковой машине возил судью Сердюкова на работу и обратно.

Кто-то из сослуживцев подсудимых восстанавливал мир в Чеченской республике.

За мужество и доблесть полку вручили сверхпочетную награду — вымпел министра обороны Российской Федерации.

Через три недели после этого журналистка “Новой газеты” Анна Политковская, получив письмо о фильтрационном лагере, который устроен втайне от всех высоких проверяющих комиссий, отправилась в расположение 45-го полка в Чечне.

Такие письма от мирных граждан были направлены и в Правительство России, и в Госдуму. Но проверять поехала почему-то только журналистка.

Политковская увидела вонючие зинданы, куда людей спускали на веревках. Политковской рассказали, что после выкупа в 500 долларов из зинданов можно было выбраться.

Потом Политковскую задержали и назвали “боевичкой”. Долго измывались.

Жалобу Политковской на беспредел правоохранительные органы спустили на тормозах. Тщательная проверка ям показала: ямы как ямы...

* * *

В марте 2001 года в Ростове-на-Дону начался суд над кавалером ордена Мужества полковником Будановым. Его обвинили в убийстве и изнасиловании чеченской девушки. 

Буданов, как говорили его сокамерники, “мучался от сознания того, что его предала армия”.

Армия Буданова не предала.

Эксперты признали полковника невменяемым. То есть сейчас — вменяем, а тогда был — невменяем.

И поэтому за похищение и убийство девушки он осужден не будет.

* * *

Несколько месяцев назад выплыл из недр “Рособоронэкспорта” Павел Грачев. Глава Генштаба Квашнин назначил своего бывшего шефа председателем комиссии по проверке Тульской дивизии ВДВ. Как профессионала высокой пробы и честнейшего человека.

Ходили упорные слухи, что после этого Грачева сделают начальником Главной военной инспекции Вооруженных сил.

* * *

Я начала рассказ о суде по делу Холодова с того, что в Администрацию Президента пришло письмо от известных людей.

Люди просили освободить бравых десантников, не обгаживать армию.

Администрацией Президента я и “закруглю” свой рассказ.

Недавно полковника Сердюкова туда вызвали. Не знаю, к кому и зачем. Но вернулся судья Сердюков уже с генеральскими погонами.

А через несколько дней вынес оправдательный приговор всем подсудимым.

НИ ОДНОГО доказательства их вины Сердюков не признал весомым. О многих в приговоре даже не упомянул.

Прав ли был судья Сердюков?

Уверенности родителей Димы в том, что на скамье подсудимых сидели убийцы их сына, приговор не изменил.

Моей уверенности — тоже.

А вы — судите сами. :-)

О деле Холодова я для этого рассказала достаточно подробно.